Книга Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн

— А какой прогноз?

— Плохой. Даже если будет жить, за последние тридцать часов перенес несколько ударов, мозг недополучил тонну кислорода. Будет частично парализован, говорят, скорее всего, говорить не сможет. Так и останется прикованным к постели.

Я вспомнил первый день своего знакомства с Пулом, то, как в первый раз наблюдал ритуал обнюхивания сигареты с последующим ее разламыванием, то, как он посмотрел мне в смущенное лицо со своей улыбочкой эльфа и сказал: «Прошу прощения, я бросил». — И потом, когда Энджи спросила, не возражает ли он, чтобы она покурила: «О господи, разумеется».

Черт. До настоящего момента я даже не сознавал, насколько он мне нравится.

Не будет больше Пула. Не будет лукавых замечаний, сказанных с умным блеском в глазах.

— Мне очень жаль, Бруссард.

— Реми, — сказал он и протянул мне пластиковый стаканчик для коктейлей. — Еще неизвестно, чем дело обернется. Он из самых упорных ребят, какие мне только попадались. Воля к жизни бешеная. Может, и выкарабкается. Ну а ты как?

— А?

— Как у тебя дела с волей к жизни?

Я подождал, пока он налил мне полстакана рома.

— Бывала и покрепче, — сказал я.

— У меня тоже. Не могу я этого понять.

— Чего?

Он приподнял бутылку, мы молча чокнулись и выпили.

— Не понимаю, — сказал Бруссард, — почему эта история в том доме так меня задела. Я ведь много всяких гадостей перевидал, — он, сидя на качелях, подался вперед и посмотрел на меня через плечо. — Ужасных гадостей, Патрик. Видел младенцев, которых из бутылочек поили чистящим средством, они тряслись и задыхались до смерти, видел их избитыми до такой степени, что непонятно, какого цвета у них на самом деле кожа. — Он медленно покачал головой. — Много гадостей. Но в этом доме что-то такое…

— Критическая масса, — подсказал я.

— Как?

— Критическая масса, — повторил я и отхлебнул рома. Он шел пока нелегко, но дело уже было за малым. — Видишь одну кошмарную вещь, другую, но они разделены во времени. Вчера мы насмотрелись на всевозможные гадости сразу, и впечатления в совокупности превысили критическую массу.

Он кивнул.

— Никогда не видал ничего отвратительней этого подвала, — сказал он. — И потом, этот ребенок в ванне. — Он покачал головой. — Через несколько месяцев двадцать лет исполнится, как я на службе, и я никогда… — Бруссард снова отхлебнул, и его передернуло от крепкого рома. Он слегка мне улыбнулся. — Ты знаешь, чем занималась Роберта перед тем, как я ее застрелил?

Я покачал головой.

— Скреблась в дверь, как собака. Богом тебе клянусь. Скреблась и скулила по своему Леону. Я только выбрался из подвала. Там эти два детских скелета, засыпанные гравием и залитые известью, и весь этот дом, как из фильма ужасов… И тут вижу — Роберта на верху лестницы. Господи, я даже не стал смотреть, вооружена ли она. Просто разрядил в нее дробовик. — Он сплюнул на песок. — Да пошла она! Ад — слишком подходящее место для такой суки.

Некоторое время мы помолчали, слушая поскрипывание цепей, на которых были подвешены качели, шум машин, проезжающих по проспекту, стук клюшек и пререкания детей, игравших в уличный хоккей на автостоянке завода, производящего электронику, по другую сторону улицы.

— Скелеты, — сказал я через некоторое время.

— Чьи — неизвестно. Самое большее, что может сказать медицинский эксперт, — это что один — мальчика, другой — девочки. Возраст — от четырех до девяти лет. Через неделю, говорит, еще что-то выяснит.

— А по зубам идентифицировать не получится?

— Третты об этом позаботились. Оба скелета обнаруживают следы обработки соляной кислотой. Наш медэксперт считает, их мариновали в дерьме, от этого зубы расшатались, их тогда вырвали, а остальное в ящиках залили известью и оставили в подвале.

— А почему в подвале?

— Может, хотели иногда смотреть на них. — Бруссард пожал плечами. — Теперь уж ни хрена не узнаешь.

— Так один может быть Аманды Маккриди.

— Скорее всего. Либо так, либо она в карьере.

Я подумал о подвале. Аманда Маккриди и ее невыразительные глаза, ее равнодушие ко всему тому, что вызывает бурные эмоции у других детей, ее безжизненное тело в ванне с кислотой, волосы, облезающие с кожи головы, как с папье-маше.

— Жуткий мир, — прошептал Бруссард.

— Кошмарный, мать его, Реми. Понимаешь?

— Два дня назад я бы еще стал с этим спорить. Я полицейский, ладно, но мне еще и везет. У меня прекрасная жена, хороший дом, все эти годы я удачно вкладывал деньги. Скоро все это дерьмо останется позади, вот отслужу двадцать лет, и прозвенит пробуждающий звоночек. — Он пожал плечами. — И тут попадается что-то вроде — господи! — этого искромсанного ребенка в этой гребаной ванне, и начинаешь думать: «Так, хорошо, у меня жизнь идет нормально, но мир-то, в котором мы живем, для большинства людей — просто куча дерьма. Даже если у меня все нормально, мир-то все равно куча дерьма». Понимаешь?

— О, — сказал я. — Понимаю. Отлично понимаю.

— Все есть, но ничего не работает.

— Как это?

— Ничего не работает, — повторил он. — Не понимаешь? Автомобили, стиральные машины, холодильники, первое жилье, гребаная одежда и обувь и… ничего не работает. Школы не работают.

— Государственные — да, — сказал я.

— О государственных нечего и говорить. Ты посмотри на идиотов, которых сейчас выпускают частные. Приходилось тебе когда-нибудь разговаривать с недовольными придурками из частных школ? Спрашиваешь такого: что такое нравственность? Отвечает: понятие. Спрашиваешь: что такое приличия? Отвечает: слово. Взгляни на детей толстосумов, убивающих в Центральном парке алкашей за то, что те не могут заплатить за наркотики, или просто так. Школы не работают, потому что родители не работают, потому что их родители не работали, потому что ничто не работает, так зачем тратить энергию и любовь или вообще что-нибудь, если от этого одно только разочарование? Господи, Патрик, мы не работаем. Этот ребенок пробыл у них две недели, и никто не мог его найти. Он находился в том доме, мы подозревали это за несколько часов до того, как его убили, мы сидели в пончиковой и говорили об этом. Ему горло перерезали в тот момент, когда мы бы должны были дверь ногами вышибать.

— Мы — самое богатое, самое продвинутое общество в истории цивилизации, — сказал я, — и не можем уберечь ребенка от того, чтобы три урода его всего изрезали в ванне. Почему?

— Не знаю. — Он покачал головой и ударил по песку носком ботинка. — Просто не знаю. Всякий раз, как тебе приходит в голову какое-то решение, находится целая компания тех, кто говорит тебе, что ты не прав. Ты веришь в целесообразность смертной казни?

Я протянул ему пустой стаканчик.