Книга Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

class="p1">А нужно пустить всё крестьянство в интеллигенцию, смешать его с нею, и пусть себе крестьянин разбирается там, как ему угодно, лишь бы нас не беспокоил. Но здесь уже не видно даже простой жалости к мужику, а, напротив, какое-то непонятное озлобление и ненависть к нему. Это не решение вопроса, во всяком случае. Ясно, что нужно что-нибудь одно: или полное смешение сословий и превращение людей в граждан своего Отечества с предоставлением возможности каждому разбираться в этом хаосе безначалия, что логически приведет к господству произвола и праву сильного, или сохранение существующего status quo с постепенными модификациями внутреннего механизма на началах охранения прав всех и каждого крепкою единою властью.

Но так как ясно, что вожделениям либералов никогда не суждено будет сбыться, и крестьянин всегда останется крестьянином и, следовательно, земледельцем, в какой бы республиканской стране ни жил, то казалось бы и умнее и проще думать над тем, как превратить нашего мужика в хорошего, честного пахаря, добросовестного земледельца, а не ломать головы над вопросом о способах превращения его в парламентёра.

И тогда будет до очевидности ясно, что крестьянину для сельского хозяйства и ремесла нужна сельскохозяйственная профессиональная школа, а для сердца и ума – церковно-приходская. Земским же школам там не может быть места, так как в деревне еще, слава Богу и людям, там живущим и ее оберегающим, нет пока почвы для выражения земских взглядов.

Создавать же такую почву и низко и преступно.

И приступать к этой реформе деревенских школ нужно сейчас, не обращая внимания ни на какие вои и лаи либеральной прессы. Эти вои и лаи всегда были и будут, и нечего ими смущаться, как потому, что они не отражают в себе даже мысли, а являются лишь аккомпанементом недомыслию, так и потому, что раздаются особенно часто в моменты слабого сопротивления обратного элемента, а всякое зло сильно не само по себе, а слабым сопротивлением добра.

Я уже сказал, что убеждение мое не только в бесполезности земских школ нынешнего типа, но и вреде их выросло у меня одновременно с изучением личности современного учителя и современного ученика школы. Кого мы видим в лице их? Учители, в большинстве случаев, те пролетарии, голодные и оборванные, пропитываться идеями которых нашему крестьянину совсем не пристало.

Достаточно ознакомиться с «Освобождением» Струве и К°, чтобы иметь данные для заключений еще более определенных и не только увидеть, какие надежды возлагаются врагами России на армию наших сельских учителей, но и с огорчением убедиться в том, как основательна эти надежды. Это те жалкие голодные люди, от мужиков отставшие и к панам не приставшие, которым не под силу борьба с жизненными условиями, их окружающими, которые вдвойне чувствуют всю тяжесть этих действительно ужасных условий, вдвойне страдают от неумения приноровиться к ним. Они висят в воздухе, не будучи прикреплены буквально ни к чему. Для труда интеллектуального – в голове слишком мало, для труда крестьянского – как раз столько, чтобы не признавать его достойным; мешает и положение учителя, часто и хозяйничать не на чем. И внушают эти люди самое искреннее сострадание до тех пор, пока, выбиваясь из последних сил, они удерживаются еще от продажи своей совести. Но вот борьба становится не под силу, обрывается один, за ним другой, заработок нашелся, труда большого не стоит, а оплачивается он дорого…

Вот они, те люди, которые своим примером показывают нам тип будущего крестьянина, оторванного от земли и сохи, с развитыми вкусами дворянина, но с пустыми карманами, забывшего труд крестьянский и не способного к труду интеллигента. Хорошие же учители так же редки, как редки вообще люди, способные жертвовать собою из-за идеи.

Но как они несчастны! Последний крестьянин не только счастливее его, бездомного, голодного и оборванного, но даже невольно чувствует жалость к нему.

Ученики – это типы, вселившие во мне убеждение в совершенной непродуктивности затрат земства на земские школы.

И вот почему. Ни один из успешно кончивших курс земской школы не остается в деревне и, следовательно, не окупает сделанных затрат на него. Субсидирование земских школ превращается в казенную благотворительность.

Худшие из таких грамотеев надевают пиджак и уходят в город, где, смешиваясь с толпой городских хулиганов, или попадают в тюрьму или возвращаются обратно в деревню, чтобы развращать своих односельчан соблазнами легкой наживы. Успехи их в этом направлении поразительны. Нет сил и средств поколебать к ним доверие нашего крестьянина.

Лучшие, научившиеся не только грамоте, но и получившие некоторое развитие, уходят также из деревни столько же потому, что еще сильнее чувствуют обстановку грубой силы и невежества, их окружающую, сколько и потому, что надеются на лучшие заработки где-нибудь на стороне. За редкими исключениями, они получают дальнейшее образование и тогда… разделяют несчастную долю голодного учителя. Участие к ним интеллигента не идет дальше криков о школе, и еще ни один либеральный крикун не протянул руки помощи такому лучшему, чтобы, дав только понюхать образование, дать и возможность его закончить. Мне приходилось беседовать с такими лучшими. Всегда их жалобы заканчивались просьбой или взять их к себе в канцелярию, или поместить в канцелярию волости, или попросту нанять в экономию. Как всегда мне было жаль их, этих русских детей русской природы, еще не испорченных, еще доверчивых и искренних!

Таким образом, крайний элемент воспитанников земских школ уходит из деревни. Остается средний.

Научившиеся читать читают всё, что им дают читать, а попадаются им под руку и газеты, и журналы, и книжки, и брошюрки, и разные листочки, всё это, конечно, без всякого разбора, а если и с разбором, то под большим секретом; научившиеся писать пишут всё, о чем их просят писать, за гривенники и полтинники составляют всякого рода прошения, кляузы, жалобы и увеличивают собою число грабителей народа в образе подпольных адвокатов; научившиеся арифметике – самые бойкие и ловкие мошенники деревенские. Производя экзамены в земских школах, я поражался характеру вопросов, предлагаемых ученикам. Один ученик щеголяет знанием длиннейших стихотворений русских классиков, другой, не зная событий, блещет знанием хронологии, третий бойко рассказывает о «Напольевоне» и его победах и пр. И, однако, на мои вопросы, чем должен отличаться мальчик, кончивший школу, от того, кто ни разу в ней не был, что нужно делать для того, чтобы быть хорошим человеком, как нужно жить, чтобы иметь право назваться христианином, чем отличается хороший человек от дурного, и каковы признаки последнего и пр. и пр., – никто ничего не ответил. И вот, эти дети, кончив школу, не имеют ни малейшего представления о