Книга Будут неприятности - Галина Щербакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какое кино? – спросила милиционер, снова беря трубку.
Оля с каким-то непередаваемым удовлетворением смотрела, как он дергался, этот красивый парень. Как он потел, и краснел, и даже за сердце хватался, и воду из графина пил.
– Артистка! – шипел. – За сотый километр таких артисток… Распустили… Лимита проклятая… Быдло…
– Я вас попрошу! – жестко сказала женщина.
– А я знаю! Знаю! – кричал парень. – Вы ж за них! Вы сразу за них! А я вам говорю – пусть оплатит. Получит гонорар и отстегнет за хулиганство. Бандитка!
– Господи! Да выплачу я ему, – засмеялась Оля. – За удовольствие надо платить. – И снова засмеялась освобожденно.
Звонила по телефону милиционер, что-то говорила, а они смотрели друг на друга – Оля и парень.
Дорого стоил этот перегляд, не выдержал его парень, хлопнув дверью, вышел.
– Почему именно он? – спросила милиционер. – Его машина?
– Потому что он… Потому что его машина…
Ворвался, держась за сердце, Иван Иванович.
– Сколько я должен заплатить? – с порога спросил он. – Я отец.
– Много, – сурово сказала милиционер.
– Ничего, – ответил Иван Иванович. – Я богатый… – И полез в карман. – Как это у вас делается? Прямо вам? Или через сберкассу? Или этому, потерпевшему? – И Оле: – Сейчас пойдем домой, и я тебя выпорю…
Милиционер с интересом наблюдала за комедией.
– Она знает, – тихо сказала Оля Ивану Ивановичу.
– Что она знает? Что? – Он вытолкал Олю из кабинета и встал перед милиционером, распахнув пальто. На нем был уже ему тесный старый пиджак с орденами и медалями, и живого места на пиджаке не было.
– Убедительно, – сказала милиционер.
– Извините, – сказал Иван Иванович. – Уже лет двадцать не надевал… Жмет под мышками… И вообще…
Лорка обрабатывает Олины порезы.
– Как Клавдия говорила? Новая шкура нарастет, крепче прежней… Дубленочкой станет…
На стене их комнаты висел очень плохой портрет Клавдии Ивановны. Его, видимо, увеличили с маленькой фотографии. Рядом был тот же Макаренко, тот же Ульянов. Полка с теми же самыми книгами. На доске было написано: «Весна и свобода». Девчонки толстыми ломтями резали батон и колбасу, наливали чай в граненые стаканы. Почему-то на стуле стоял дешевенький какой-то покосившийся фруктовый торт.
– Катька! – сказал Муха. – У тебя рука набита делить на семь.
И тут мы видим Ивана Ивановича. Он на корточках настраивает маленький телевизор. Рябит экран, но уже во всю мощь слышна песня «Миллион, миллион алых роз».
Девчонки смеются, потом подпевают. Оля дирижирует.
На весь экран ее тонкие красивые пластичные руки в смазанных йодом ссадинах до самого локтя.
«…свою жизнь для тебя
Превратил в цветы…»
Покидаем мы их постепенно. Вот они уже видны только в окно.
Вот красивый старый обреченный дом. На фоне синего неба навис над ним синий небоскреб.
Знакомая «баба» замерла в ожидании своего часа.
Перепоясанные веревкой с ленточками шумят, шевелятся нежные, красивые березки.
Колышется дощечка «Штраф 1000 рублей».
Конец
Сначала звуки. Все звуки раннего утра. Будильника. Спускаемой воды.
Взрослый женский голос: «Ну вставай, вставай, хватит!»
Детский плаксивый: «Не хочу в садик. Хочу дома жить!»
Взрослый женский: «Все! Нет твоей постели!»
Взрослый мужской, хрипловатый: «Вот так – ребенок понимает, что лучше быть больным, чем здоро…»
Видимо, в мужской голос чем-то бросили.
– Эй! – сказал мужчина. – Не убивай, я еще пригожусь!
– Не убивай, – сказал ребенок, – он пригодится.
И все засмеялись.
И мы увидели обычную двухкомнатную городскую квартиру, а потом услышали голос диктора: «Московское время семь часов, пятнадцать минут».
Одновременно с ним раздался вскрик: «О Господи!» – и кто-то полуголый промчался перед нами. Хлопнула дверь, с вешалки свалилась меховая шапка и красиво наделась на высокий сапог.
– Ох! – сказала шапке маленькая девочка на детском стульчике в передней. – Ты меня испугала. Ты летела как сумасшедшая. – Рядом с ней, на другом детском стульчике, кукла. – Ты не плачь, – говорит ей девочка. – Мне же надо на работу. Я же молодой специалист. На работе у меня мышки. Им надо укольчики делать. А вечером я тебе почитаю про мертвую царевну.
Девочка вздохнула, выпрямилась на стульчике и зажмурилась. Потом открыла большие глаза и сказала:
– Но ты должна себя вести хорошо.
Сама она, девочка Маша, пяти лет, обувается. У нее это не очень ловко получается, тем более здесь, на стульчике под вешалкой, где столько всего интересного.
Шапка на сапоге. Лошадиная морда сапожной ложки перемигивается с изящной пластмассовой балеринкой. Женская сумка, из которой торчат перчатки, ключи, шарф. Две авоськи – одна с молочными, другая с винными бутылками.
А если наклонить голову и заглянуть в кухню, то видны длинные мамины ноги в колготках, которые пританцовывают в такт музыке, а рядом с ними, совсем не в такт, болтается утюжный провод. Маша тоже пробует пританцовывать, но танцевать и надевать туфли почему-то неудобно. И девочка тяжело, на весь коридор, вздыхает.
– Не вздыхай! Ты уже здоровенькая! – кричит пробегающая, полураздетая молоденькая мама с выглаженной кофточкой в руках. – Человек должен уметь сам себя обслужить. А то Светлана Николаевна скажет, что ты за неделю все забыла.
– Дырочки очень ма-а-аленькие, – печалится Маша. – Такие ма-а-аленькие, что их и в микроскоп не видно.
Слово «микроскоп» она выговаривает четко.
– Слышишь? – это папа высунул из ванной намыленное лицо. – Микроскоп! Что знает ребенок! Кто ее забирает сегодня?
– Дурачок! – отвечает пробегающая, уже одетая в кофточку мама. – Она в него смотрела у меня на работе. – И скороговоркой добавляет: – Ты отводишь, ты и забираешь.
– Ох! – говорит Маша, выпрямляясь. – Измучилась! Мы с мамой смотрели в микроскоп мышиную кровь.
– Зачем показывать ребенку всякую гадость? – возмущается папа. – Она у нас березу не видела. Я не могу. У меня сегодня аврал.
– Видела, видела, – отвечает Маша. – Подумаешь, береза.
– У тебя всегда аврал! – кричит мама. – А сидела с ней по бюллетеню я! Целую неделю. Хотя, как ты знаешь, наши права и обязанности…
На этих словах папа открывает во всю мощь все краны в ванной. Мама объясняет ему что-то про права, а он стоит и улыбается шуму воды и аккуратненько протирает лицо лосьоном.
