Книга Мечта о Просвещении - Энтони Готтлиб

Именно в этом свете Юм рассматривал два религиозных вопроса в своем «Исследовании»: так называемый телеологический аргумент и достоверность сообщений о чудесах. Телеологический аргумент представляет собой индуктивный довод в пользу существования Бога. В природе мы видим то, что мы считаем признаками сложной созидательной деятельности, и, продолжая логику нашего опыта, показывающую, что такие артефакты, как часы, производят часовщики или другие мастера, мы делаем вывод о божественном Мастере, сотворившем мир. В одной из своих версий этого широко распространенного аргумента Ньютон привел пример физиологии животных:

Атеизм настолько бессмыслен и одиозен для человечества, что у него никогда не было много адептов. Может ли быть случайностью то, что все птицы, звери и люди имеют одинаковые по форме правую и левую сторону (за исключением кишечника)? ‹…› Каким образом глаза всевозможных живых существ… настолько идеальны по форме и так подходят для зрения, что ни один художник не может превзойти их? Мог ли слепой случай знать, что есть свет и каково его преломление, и самым затейливым способом приспособить глаза всех существ для зрения? Эти и подобные соображения всегда были и будут преобладать у человека, настроенного верить, что есть существо, которое все создало, и все в его власти, и которого поэтому следует бояться[707].

Юм сделал все, чтобы максимально отгородиться от собственной критики этого аргумента. Было бы бессмысленно атаковать в лоб, поскольку все лучшие научные умы того времени одобряли довод Ньютона. Кроме того, подвергать сомнению то, что обычно рассматривалось как очевидное доказательство Бога, воспринималось бы как отрицание самого Бога. Поэтому Юм вложил свои идеи в уста «одного из друзей, любителя скептических парадоксов», о котором он как бы поведал читателю. Этот друг, чье мнение «я вовсе не могу одобрить»[708], выступил с речью от имени Эпикура (который, как древний грек, обычно говорил скорее о «богах», а не о Боге).

Основное замечание, высказанное эпикурейским представителем Юма, заключается в том, что телеологический аргумент делает резкий скачок, когда рассматривает свидетельство о существовании Мастера так, словно это равносильно доказательству Бога. Даже если мир и обнаруживает признаки того, что он был кем-то задуман, его создатель или создатели, насколько мы можем судить по имеющимся свидетельствам, могут сильно отличаться от традиционной идеи Бога:

Если причину узнают только по действию, то мы никогда не должны приписывать ей иных качеств, кроме тех, которые требуются для того, чтобы произвести действие; придерживаясь правил здравого рассуждения, мы не можем также, идя в обратном направлении, от причины, заключать об иных действиях, кроме тех, через которые она нам известна… Итак, если мы допустим, что боги – творцы бытия или порядка Вселенной, то из этого следует, что они владеют именно той степенью силы, разума и благости, которая проявляется в их творении; но больше отсюда нельзя вывести ничего, если мы не призовем на помощь преувеличение и лесть, чтобы восполнить недостатки доказательств и рассуждений[709].

Рассмотрим еще раз версию аргумента Ньютона. Как он перешел от природы глаза или любого количества явных признаков замысла к «существу, которое… все создало, и все в его власти, и которого поэтому следует бояться», не говоря уже о других атрибутах Бога, таких как высшая мудрость, справедливость и доброта, о которых Ньютон писал позже в том же эссе? Насколько мы можем судить по искусной работе, Мастер мог иметь лишь ограниченные возможности в отношении своих материалов. Возможно, он больше не обладает даже этими способностями или вообще прекратил свое существование, и в этом случае его незачем бояться. Любое доказательство замысла также, безусловно, само по себе не удостоверяет вывод о том, что Создатель есть или был в высшей степени справедливым или хорошим.

Когда мы знакомы со многими примерами того или иного рода вещей, разумно делать определенные экстраполяции. Например, мы наблюдали за многими людьми, и, как правило, у них было две ноги; поэтому, если мы видим что-то похожее на человеческий след на песке, кажется разумным сделать вывод, что «была, вероятно, другая нога, которая тоже оставила свой след, хотя и смытый с течением времени или в силу каких-нибудь случайностей»[710]. Точно так же мы знакомы со многими людьми – искусными ремесленниками – и тем, как они работают. Поэтому, если нам попадется какой-то хитроумный и явно человеческий артефакт, такой как часы, это знакомство позволит нам сделать определенные выводы о его создателе, например что он или она, вероятно, не были слепы. Но с помощью этого метода мы ничего не можем сказать о работе одинокого божественного Мастера, поскольку нет никакой доступной общей информации о божественных Мастерах, на которую мы можем опираться:

Божество известно нам только по своим творениям, оно является во Вселенной единичным существом, не входящим в состав какого-нибудь вида или рода, с атрибутами или качествами которого мы могли бы ознакомиться на опыте, чтобы затем по аналогии заключать о том или ином атрибуте или признаке этого существа[711].

Поэтому эпикуреец Юма заявляет:

Пусть же ваши Боги, о философы, соответствуют наличным явлениям природы; не рискуйте изменять эти явления с помощью произвольных предположений, чтобы приноровить их к атрибутам, которые вы так усердно приписываете своим Божествам[712].

Одним из способов, которыми люди пытались дополнить скудную информацию о своих божествах и которую, казалось, правомерно счесть одним из признаков замысла в природе, были чудеса. Чудесные события служат свидетельствами подлинности высказываний пророков и других святых деятелей. Если кто-то может превратить воду в вино, ходить по воде или воскрешать мертвых – подвиги, которые, как предполагается, требуют помощи или сотрудничества божества, – тогда, вероятно, словам таких чудотворцев о природе и желаниях их богов следует немного доверять. Но насколько можно доверять сообщениям о чудесах?

Юм гордился идеей об этом, которая поразила его в Ла-Флеше: «Я льщу себя надеждой, что мной найден такого же рода аргумент, с помощью которого, если он верен, разумные и образованные люди будут постоянно бороться против всяких суеверных заблуждений…»[713] Для читателей Юма в протестантской Англии и Шотландии слово «суеверный» было закодированным обозначением «католика». Католики принимали на веру больше известий о чудесах, чем протестанты, и не считалось преступлением подшучивать над их доверчивостью. Юм не утверждал, что чудеса никогда не случаются. Он доказывал, что баланс вероятностей и известия о религиозных чудесах всегда будут в равновесии, так что принятие любого такого сообщения будет вопросом веры, а не разума.