Книга Мускат утешения - Патрик О'Брайан

— Так долго, что мне почти начала нравиться эта бесплодная земля, — ответил Мартин, окидывая взглядом равнину, покрытую (если вообще можно было так сказать) тонкой спутанной травой и низкими кустарниками. То здесь, то там возвышались эвкалипты разных видов. В целом, несмотря на участки открытого песчаника, господствовал бледный серо–зеленый цвет. Было жарко, сухо и залито солнечным светом. Равнина на первый взгляд казалась совершенно пустынной, но далеко к юго–востоку острый взгляд, а еще лучше — маленькая подзорная труба — могли различить группу крупных кенгуру, а среди далеких высоких деревьев летали стаи белых какаду.

— Говорю неблагодарно, — продолжил Мартин, — поскольку эта земля не только прекрасно меня кормит — какие перепела, какие ребрышки! — но это еще и сокровищница для натуралиста. Лишь небесам известно, сколько неизвестных растений везет этот достойный осел, не говоря уж о птичьих шкурах. Я только имел в виду, что здесь не хватает диких романтических пейзажей и вообще, чего угодно, что делает сельскую местность достойной внимания помимо флоры и фауны.

— Блаксленд заверил, что дальше в Голубых горах есть дикие романтические пейзажи, — ответил Стивен. Некоторое время они не отрываясь жевали: обедали они печеным вомбатом (вся их еда неизбежно была печеной или жареной), который на вкус напоминал нежную ягнятину.

— Вон они скачут! А за ними динго.

Кенгуру, двигаясь с огромной скоростью, скрылись в низине в полумиле от них, а динго, очевидно полагавшиеся на внезапность, прекратили безнадежную погоню.

— Ну, можете называть эту землю бесплодной, — продолжил Стивен, посмотрев на запад и на восток, — помню, Бэнкс мне рассказывал: когда они впервые увидели Новую Голландию и прошли вдоль берега, земля наводила на мысли о тощей корове, у которой выпирают тазовые кости. Вы же отлично знаете, как я уважаю и ценю сэра Джозефа, и я крайне уважаю капитана Кука, этого неустрашимого моряка–ученого. Но что заставило их рекомендовать эту часть света правительству в качестве колонии, сказать не могу. Кук вырос на ферме, Бэнкс — землевладелец. Оба — способные люди, оба видели огромные местные пустоши. Какая безрассудная страсть, какое желание…

Он замолк, и Мартин предположил:

— Может быть, она выглядела более многообещающей после стольких тысяч миль в море.

Помолчав, Стивен обратился к их кочевой жизни:

— Что за прекрасное время! Лица наши, простите меня, Мартин, уже приобрели что–то вроде обычного для Нового Южного Уэльса цвета необожжённого кирпича. Думаю, мы уже увидели все, что заметили наши предшественники… кроме утконоса.

— Эму! Ехидна! — воскликнул Мартин.

— Блаксленд уверял, что ее не найти в этих краях, но они нередки в речушках ближе к побережью. Сам он ехидну никогда не видел и на деле знает не больше моего. Странно, что такое примечательное животное так малоизвестно в Европе. Я только видел чучело у Бэнкса, вскрыть его невозможно, и читал поверхностную статью Хоума в «Записках» вместе с описанием Шоу, но оба вживую его не видели. Очень может быть, что следующая — и, к сожалению, последняя — река предоставит нам экземпляр.

— Как добр был мистер Блаксленд, и какой роскошный обед он устроил, — заметил Мартин. — Я знаю, что говорю, как человек, делающий идола из своего брюха, но верховая езда и поиск образцов после стольких месяцев в море разжигает великанский аппетит.

— Так и было, — согласился Стивен. — Не могу даже сказать, что бы мы делали без него. Здесь не те края, в которых можно позволить себе заблудиться. Проплутав день в самой паршивой разновидности местных зарослей, мы бы смиренно поехали домой, если бы вообще выжили.

Мистер Блаксленд, их товарищ по Королевскому обществу, имевший обширные владения вглубь материка от Сиднея, оказал им сердечный приём и предупредил об опасности заблудиться. К югу, прямо за его владениями, протянулись обширные заросли, где листва смыкается над головой, где легко утратить чувство направления, а высохшая земля усеяна костями беглых каторжников. Он одолжил им осла, а также Бена, угрюмого бородатого аборигена средних лет, который показал им сотню полезных растений, подводил на расстояние выстрела к ужину, словно эта равнина, безликая и пустынная, была размечена указателями, направлял к малочисленным и почти незаметным их взгляду местам обитания диких зверей, разжигал костёр, а временами, когда они караулили какую–нибудь ночную змею, ящерицу, опоссума, коалу или вомбата, он строил для них шалаши из огромных кусков коры, свисавшей с камедных деревьев, или валявшейся под ногами.

Бен по неизвестным причинам был очень привязан к мистеру Блаксленду, но не к Стивену или Мартину, и его нередко раздражала их тупость. От преступников он набрался кое–какого ньюгейтского английского, и когда они засматривались на то, что казалось им нетронутым участком суглинка или жухлой травой, он высказывался: «Идиоты не мочь видеть дорога. Слепые безглазые пидоры».

— Безусловно, — продолжил Стивен, возвращаясь к Блаксленду, — то был прекрасный обед. Но из всех обедов, съеденных в ходе нашего путешествия, я больше всего наслаждался тем, что был дан еще до нашего отбытия. По–моему, для того, чтобы обед оказался успешнее обычного, хозяин должен быть бодрее обычного. У мистера Полтона было столь славное настроение, какое только можно представить. А как прекрасно мы музицировали! Он и Обри уносились прочь, будто сочиняли музыку по взаимному согласию. Приятно было слушать.

Стивен улыбнулся воспоминаниям и добавил:

— У вас сложилось впечатление, не правда ли, что он был рад ничего не знать о хитрости с Падином?

— Более чем. На ухо он мне шепнул, что если все сделать аккуратно, то можно создать впечатление, будто Падин сбежал к друзьям в буш жить там с аборигенами.

— Бальзам на душу, — поддержал Стивен. — Говоря об аборигенах, мне в голову пришло, что некоторые наши трудности в общении с ним, — Мэтьюрин кивнул в сторону Бена, сидевшего поодаль спиной к ним, — помимо языка состоят в том, что он и его народ не имеют представления о собственности. Разумеется, у каждого племени есть свои границы, но внутри этой территории всё общее. С учетом того, что у них нет ни стад, ни полей, а, добывая пропитание, они все время бродят по округе, любое имущество помимо копий и бумерангов станет бесполезной ношей. Для нас собственность, реальная или символическая — это фундаментальная ценность. Ее отсутствие почитается за несчастье, ее наличие — за счастье. Язык наших разумов совершенно различный.

— Заткнись. Садись на лошадь, — произнес Бен.

Они оседлали терпеливых старых кобыл. Бен и не подумал помочь с подпругой и пряжками. Он стал проводником и защитником придурков только ради Блаксленда, но он им никоим образом не слуга. По правде, в его мире не было отношений хозяина и слуги, а ничего из того, что ему могли дать путешественники, он не желал. Сев на лошадей, они не спеша направились к последней реке.

Последняя река не дала им ни воды, ни утконосов; ее они перешли, не замочив ног. Но гладкая равнина уже несколько часов плавно понижалась. Деревьев стало больше, растительность — богаче. Пейзаж без особого преувеличения стал походить на парк — унылый и неухоженный парк. Но не без радостных событий: на одном из деревьев повыше Бен показал им исключительно огромную ящерицу, недвижно прижавшуюся к стволу. Ящерица думала, что так ее не видно. Бен не разрешил подстрелить ее и не стал метать в нее одно из полудюжины своих копий. Кажется, он сказал, что рептилия — его тетя, но его просто могли не так понять. В любом случае, ящерица, после того как на нее таращились двадцать минут, внезапно потеряла голову, рванула вверх по дереву, свалилась вниз вместе с длинной полосой оторвавшейся коры, замерла с открытым ртом, на секунду бросив людям вызов, а потом убежала прочь по траве, высоко подбрасывая короткие лапы.