Книга Княгиня Ольга. Пламенеющий миф - Елизавета Дворецкая

…Жил-был царь; наскучило ему ходить холостому и задумал жениться… В одно время поехал он на охоту и увидал на поле: пасет скотину крестьянская дочь – такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать… Немного погодя, день или два, приезжает царь к пастуху в дом: «Здравствуй, добрый человек! Я хочу на твоей дочери жениться». (Сказка «Дочь пастуха»)

Сказочный мотив вполне типичный: красавице любого общественного положения достаточно лишь встретить где-нибудь царя (поехавшего на охоту, как Игорь в «Степенной книге»), чтобы немедленно, ни слова не сказав, внушить ему мысль о женитьбе (женатые цари ездят только на войну, и тогда вступают в дело уже другие сюжетные схемы). Преданию не требовались какие-то основания в исторических событиях, чтобы дополнить мотивом сватовства сам факт встречи Ольги с императором. Эта встреча «запустила» любовный сюжет сама собой.

Так думала я поначалу. Но все же между научной идеей о сватовстве за дочь Константина как одной из причин Ольгиной поездки и летописной легендой «переклюкала меня ты» оставалась логическая лакуна. Любая сказочная невеста на брачное предложение царя отвечает согласием. Героиня сказки отвергает только незаконные посягательства: если она замужем или если у посягающего намерения нечестные, но наш случай был не таков.

Причина отказа Ольги нашлась только в «Степенной книге». Сватовство императора развивается обычным образом (с обилием риторических украшений), но в конце имеет важное дополнение. Эту же мысль потом повторил Дмитрий Ростовский, и лучше мы для краткости процитируем его:

– Перехитрила ты меня, Ольга! – воскликнул царь.

– Я и прежде говорила тебе, – возразила блаженная Ольга, – что пришла сюда не с тою целию, чтобы царствовать с тобою, – мне с моим сыном довольно власти и в Русской земле, – но чтобы уневеститься бессмертному Царю, Христу Богу, Которого я возлюбила всею душею, желая сподобиться Его вечного Царства.

«Не назовусь я тебе, смертному царю, женой, потому что я стала невестой желанному мною бессмертному жениху Христу, Богу небесному, царю царствующим, чтобы царствовать с ним вовеки», – пишет сама «Степенная книга». Мы видим не повод отказа Ольги, а причину – ей не нужно больше мужей, она желает «уневеститься» не земному, а небесному бессмертному Царю. Важная черта, дополняющая (хочется сказать «венчающая») образ святой; однако с литературной точки зрения уже этого ответа было бы достаточно, чтобы отвергнуть притязания императора. Ольга могла бы сразу сказать это, и царю осталось бы отказаться от плотской любви и возлюбить ее духовной любовью. Однако этот аргумент она выдает напоследок и, заметим, практически у самых поздних (XVI–XVIII век) авторов, которые довели до величайшей полноты ее легендарный образ. В первоначальных (XII век) вариантах предания сам мотив сватовства вводился ради отказа Ольги со ссылкой на каноническое право – повторяем, ради предлога отказа, а не причины. Значит, первоначально он-то и был здесь главным. Но ссылка на каноническое правило – мотив не очень-то фольклорный. Откуда же взялся в предании такой сюжет?

Подумаем: насколько сватовство ради Святослава вообще было реально?

Браки с представителями иных правящих домов у византийских императоров и правда случались, но с одной тонкостью: императоры охотнее брали за себя иностранных невест, чем отдавали своих девушек в другие дома. Если такие предложения ими и делались, то как крайнее средство в очень тяжелом положении. И не доводились до конца, как у Феофила, предложившего свою дочь в жены Лотарю I, но брак этот не состоялся.

У Константина действительно имелось пять дочерей: Агафья, Анна, Зоя, Феофано, Феодора. Даты рождения их неизвестны, но, учитывая, что к 957 году их родители состояли в браке уже почти сорок лет, можно предположить, что все они были взрослыми (строго говоря, старшая могла быть ровесницей Ольги). Но – незамужними. Увы – «до чего же мы несчастные, царевны, нам законом запрещается любить». В действительности закон не запрещал царским дочерям вступать в брак, все дело было в статусе. Византийским император (в частности, Константин) считал, что занимает среди прочих правителей такое же место, как Христос среди апостолов. Ему в прямом смысле «не было равных» на свете, ни один князь или король не был достоин получить в жены его дочь. По-гречески царевна носила сложное, но красивое звание – «порфирогенита порфирогенета», что означает «багрянородная дочь багрянородного императора». Императоры тоже были не одинаковые. У византийцев не было культа какой-то одной, сакральной, единственно легитимной династии. Трон часто переходил из рук в руки, его можно было завоевать, и вовсе не обязательно было на нем родиться, чтобы стать законным императором. Но все же те члены правящей семьи, что родились от действующего императора, почитались выше. В царском дворце имелась палата под названием Порфира, отделанная красным мрамором. Императрица рожала именно здесь, и те чада, что родились в Порфире, то есть в то время, когда их отец занимал трон, и считались багрянородными. Это называлось «родиться в порфировых пеленках».

Константин трон занимал с детства (хотя часть этого срока – больше номинально), все его дети считались багрянородными, как и он сам. И во всем свете не было ни одного жениха, достойного руки Константиновых дочерей. После смерти отца их всех отправили в монастырь; одна, Феодора, была потом оттуда извлечена, чтобы стать женой узурпатора – Иоанна Цимисхия, который сам отнюдь не в Порфире родился и нуждался в родственных связях с предыдущей династией.

Но при жизни отца царевны надежд на брак не имели. Здесь играли роль соображения и престижа, и политики: Константину не требовались зятья, которым придется сначала дать один из высших титулов империи, а потом они полезут в соправители. Эту схему он уже проходил – со своим тестем. И тут вдруг Святослав – какой-то скифский архонт, из «неверных и нечестивых северных племен», язычник! Константин и его домочадицы, услышь они в самом деле такое предложение, посмотрели бы на него, как принцесса из сказки, у которой лягушка потребовала допуска в постель. Константин, который с детства был обречен вести борьбу за свои права и достоинство, сомневаться в происхождении и правах собственного отца, ни в коем случае не мог бы позволить себе еще и такое падение, как взять в зятья «тавроскифа». В этом же наставлении он долго осыпает бранью своего тестя Романа Старшего, который отдал внучку (не багрянородную, кстати) за молодого царя Болгарии Петра: господин-де Роман был простым и неграмотным человеком, многое вершил деспотично и крайне самовластно, не повинуясь при этом запретам церкви, не следуя заповедям и повелениям великого Константина, а за совершенное им был крайне ненавидим, порицаем и поносим и советом синклита, и всем народом, и самою церковью, что навлекло на него презрение, обвинение и осуждение, а новшество его – недостойное и неподобающее для благородного государства ромеев дело. И еще много в этом роде.

Было совершенно немыслимо, чтобы Константин сам совершил то, за что осуждал тестя. К тому же брак Святослава с Зоей или Феодорой был бы многих отношениях намного более неподобающим, чем предыдущий: Петр все-таки был христианином и тоже носил звание василевса, а Мария-Ирина не родилась в Порфире.