Книга Учись слушать. Серфинг на радиоволне - Марина Москвина

«Все ерунда, кроме свинга» – чья композиция, Лёня? Молодец: Дюка Эллингтона. Я видела его еще школьницей на концерте в «Лужниках». Он выходил и улыбался, а все тащились от его присутствия. Он и сейчас улыбается – с Каунтом Бэйси, Майлсом Дэвисом, Рэем Чарлзом, Диззи Гиллеспи, мерцая в бесконечности моего существа. Мне страшно близки эти люди. С их отношением к жизни, к Богу, к смерти. Они телом чувствовали, что божественное может скрываться где угодно, оно повсюду. Концерт памяти Луи Армстронга. Заключительное выступление Эллы Фицджеральд. Она поет своим низким хрипловатым голосом: «Ты здесь, Луи, я не верю, что тебя нет! Ты же с нами, ответь…» И – то ли из динамика, то ли с неба, то ли бог его знает откуда – послышалось его непревзойденное:

– О, yes!..

Л.Б.: Какие имена, Марина! Душа поет. Кстати, об Эллингтоне. Похоже, мы с тобой были на одном концерте. Могу поспорить, это было осенью 1971 года. В сентябре, максимум – в октябре.

М.М.: Ну и память!

Л.Б.: Сейчас объясню. Не могу удержаться и не рассказать. Я только-только окончил институт и по распределению попал в одну из московских школ – словесником. Первые уроки, представляешь? А тут концерт Эллингтона. Тогда ведь джазистов вообще не приглашали, тем более американских, тем более такого класса. Может, единственный случай в жизни. Не побывать на таком концерте, а?! В общем, отстоял я в воскресенье с лиловым номером на руке шесть часов в очереди за билетом и, естественно, ничего не купил. А как раз в ту пору я подружился с замечательным человеком, уже пожилым, тоже большим любителем джаза и старинных романсов. Как он их исполнял!.. Кстати, он был братом знаменитой Татьяны Пельтцер. А его жена работала со мной в одной школе, преподавала биологию. Так вот, вечером прихожу к ним, рассказываю о своей беде. «Тамара, – говорит он жене и по совместительству моей коллеге, – а не позвонить ли нам Фирочке, а?» И эта Фирочка, представь, волшебным образом устраивает билет. Какие там шесть часов – полминуты понадобилось. Есть, правда, одна проблема: концерт дневной, у меня в это время уроки. «Ерунда, – говорит Тамара, – я тебя подменю».

Словом, сижу я в «Лужниках», до сцены рукой подать, а там – ну, просто сонмище звезд, ведь каждый в этом оркестре сам по себе знаменитость, чистейшей музыки чистейший образец. Дюк Эллингтон в малиновом пиджаке (тогда никто таких не носил), седой, прямой, высокий… Действительно, герцог. Он, бедняга, простужен был, и на рояле лежал носовой платок, в который он то и дело сморкался в свободное от личных импровизаций время. В общем, кайф, мечта, не то слово!

На следующий день раненько утром я уже в учительской раздевалке. В ушах все еще то ли «Караван», то ли «Настроение индиго». Только замечаю: все на меня как-то странно посматривают. Но молчат. Наконец Светлана Ильинична, математичка, не выдерживает. «Вчера приходили из районо, – шепчет. – Работу молодых специалистов проверять. Зашли к вам в класс – а там Тамара Михайловна. Спрашивает вашего Старостенко: “Кто такой воробей?” А тот отвечает: “Птица. Из семейства порхатых”…»

Стыдно, конечно, Марина, что я променял исполнение профессиональных обязанностей согласно школьному расписанию на концерт великого музыканта. Не говоря уже о том, что подвел директора школы, милейшую Калерию Федотовну. Да и Тамаре, кажется, досталось. Но, честно говоря, я думаю, что не попади я на тот концерт – как-то по-другому сложилась бы моя духовная биография. А может, и даже физическая…

М.М.: Ты прямо буддист…

Л.Б.: Про себя не знаю. А вот про тебя как раз собирался спросить. Нынче модно слово «позиционировать». Так вот, ты часто позиционируешь себя как буддистку – не поймешь, когда с иронией, когда без. Не говоря уже о том, что постоянно ссылаешься на разные сутры и даже используешь это слово в названиях своих вещей – «Мусорная корзина для Алмазной сутры». Ты действительно ощущаешь себя буддисткой?

М.М.: О, Лёнь, буддист – это звучит гордо. Но в буддизме, особенно в дзен-буддизме, не дадут особо заважничать, получишь затрещину. Есть такая древняя история, ее уважительно передают из поколения в поколение. По дороге шагают двое. Один, нагоняя другого:

– Почтенный человек!

Другой останавливается, оборачивается.

– Идиот! – говорит первый, проходя мимо.

И вот многие века толкователи, ученые, исследователи дзен пытаются понять, в чем дело. Почему тот сказал «Идиот», хотя только что сам окликнул идущего впереди господина? А это коан, задача, не подразумевающая ответа. Можно засмеяться, хлопнуть себя по лбу, ахнуть, расплакаться, обнять и поцеловать мир, но ПОНЯТЬ – невозможно.

Или еще. В древнейшем монастырском саду камней Рёандзи на белом гравии – группы валунов по два, пять, три, два, три… Всего пятнадцать штук. Но как бы ты ни двигался по веранде – я сама проверяла, когда была в Японии, – вправо, влево, где ни остановишься, в любой точке из пятнадцати камней видны только четырнадцать!

Просто счастье слышать, как тебя насмешливо окликают из незапамятной древности: Эй, Маринка! Что ты знаешь о Реальности? О Боге, о любви? Об этом таинственном Существовании? Да КТО ТЫ в конце концов?

А ты ни черта не знаешь о том, что имеет хоть какую-то ценность.

Примерно об этом Будда проповедовал Сутру Сердца под скалой грифов. У многих слушателей случился сердечный приступ. Он звал войти в такую полноту видения, где каждый фрагмент имеет смысл, каждая темнота – свет, где человек в своей земной жизни – просто берег космического океана, а медитация – погружение в океан, сущность бытия.

Все это по непонятным причинам заставляет звенеть колокольчик в моем сердце. Хотя недавно я перебирала детские фотографии и на одной обнаружила надпись, давным-давно сделанную директором школьного клуба интернациональной дружбы имени Рабиндраната Тагора: «Марина! Пусть Тагор всегда будет в твоей душе и в твоей жизни!..»

Л.Б.: Ну ты и послушная!.. Вот о верности заветам мы сейчас и поговорим. В смысле о постоянстве. По-моему, твой основной жанр – это миф. Миф о Японии, Индии, Непале… Мифы о твоей семье и друзьях… Очень симпатичные, надо сказать, мифы получаются. После них хочется жить и дышать полной грудью. Ты сама-то сознаёшь, что творишь мифы? И вообще: каково у тебя соотношение вымысла и реальности? От чего ты отталкиваешься?

М.М.: Разве я мифотворец? Что ты! Иногда радуга нам кажется трехцветной, но она все равно семицветная, даже если не улавливаешь остальные цвета. А когда воспринимаешь мир, я уж не говорю во всем великолепии, а хотя бы чуть пристальней, чем обычно, тут и боги появляются, и жители подземных миров, и человеку становятся по силам волшебные свершения.

За что мы ценим писателей и художников с каким-то не таким взглядом? За то, что каждый новый взгляд трансформирует мир. Тогда лес наполняется неизвестными породами деревьев, и все становится открытием. Это как любовь просто так ко всему. Кстати, отличный пример истинного и ложно истолкованного реализма приводит мой любимый английский писатель Гилберт Кит Честертон. Он вспоминает рассказ о том, как кто-то мастерски верещал и хрюкал, и все его за это страшно ценили, а его соперника, спрятавшего настоящую свинью, безжалостно освистали. Слушатели, пишет он, тонко разбирались в искусстве. Обыкновенную свинью они могли увидеть и в свинарнике. Они пришли за другим. Они пришли узнать, что именно художник считает сутью свиньи, достойной преувеличения. Им нужна была свинья, увиденная человеком искусства, глазами его души!