Книга По стопам Господа - Грег Айлс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самолет не взлетал минут сорок, которые показались нам двумя часами. Пассажиры вокруг оживленно болтали, предвкушая посещение Святой земли. А мы с Рейчел делали вид, что спим. Наконец лайнер вырулил на взлетно-посадочную полосу и взмыл в ночное небо.
– Ну, пронесло! – прошептала Рейчел, когда колеса самолета оторвались от бетона.
Радоваться было рано: через одиннадцать часов нам предстоял пограничный контроль в Тель-Авиве. Но лиха беда начало, и я старался сосредоточиться на нашей маленькой победе.
– Камень с души, да?
Рейчел открыла глаза.
– Хочу кое-что спросить у тебя, Дэвид. – Впервые после того, как мы с ней занимались любовью, она говорила с привычной интонацией терапевта. – Мы летим в Иерусалим, и я должна наконец понять глубинные причины твоего решения. Воспринимай это как очередной сеанс психоанализа.
– Нет. Давай на равных. Хочешь, чтоб я отвечал на твои вопросы, тогда и сама отвечай, когда я спрашиваю. Не уклоняясь и честно. Отныне у нас такие отношения.
Поколебавшись, Рейчел кивнула:
– Ладно, справедливо. Итак, если верить твоим словам, ты атеист. Твоя мать сторонилась церкви, хотя верила, что есть нечто над человеком. А что твой отец? Атеист?
– Нет. Только у него была своя концепция Бога. Ему казался нелепым традиционный образ Бога, все внимание которого сосредоточено на человеке. Физики – народ скептический.
– Но он все-таки верил, что есть некое высшее существо?
Мой отец не принадлежал к людям, которые любят философствовать на отвлеченные темы, однако пару раз, на ночевках в лесу, он излагал брату и мне свое религиозное кредо.
– Теория отца была бесхитростная, но глубокая. Человека он воспринимал не как что-то особенное, отдельное от Вселенной, а как ее часть. Любил повторять: "Человек есть орган, посредством которого Вселенная осознает саму себя".
– По-моему, я где-то уже слышала эту фразу.
– Не исключено. Возможно, нынешние гуру нетрадиционалов говорят именно так. Но я слышал эту мысль от отца лет двадцать пять назад.
– Что он имел в виду?
– Отец много раз напоминал нам, что каждый атом в нашем теле был однажды частью далекой взорвавшейся звезды. Развитие идет от простого к сложному, поэтому человеческий разум есть высшая из известных ступеней эволюции. Отец говорил: ничтожный мозг лягушки в миллион раз сложнее звезды. Для него человеческий разум был первым нейроном будущей самоосознающей Вселенной. Искра во мраке, от которой возгорится пламя всевселенского разума.
Рейчел задумчиво морщила лоб.
– Идея красивая. Назвать ее религиозной сложно, но в ней много оптимизма.
– Из нее можно и практические выводы делать. Если через нас Вселенной предстоит осознать себя, то выжить – моральный долг человечества. Великий подарок осознания мы обязаны сохранить. Следовательно, мы должны прекратить войны. Понимание нашей ответственности перед Вселенной – отличная база для создания полного комплекта выполнимых законов, целой новой этики…
Поразмыслив над сказанным, Рейчел спросила:
– А ты согласен с таким взглядом на Вселенную и на роль человека?
– Еще несколько недель назад я думал именно так. Однако мои последние видения хотя бы отчасти опровергают эту концепцию.
Рейчел положила руку мне на колено.
– Не забывай, мы можем только гадать, что значат твои последние видения. И между прочим, теория твоего отца не исключает существования Создателя… Ты, кстати, по-прежнему опасаешься, что можешь умереть, если не попадешь в Иерусалим до сна о распятии на кресте?
В последнее время мне некогда было прислушиваться к себе и размышлять о возвышенном: я был полностью поглощен беготней от властей земных.
– Некоторую настоятельную потребность быть в Иерусалиме я чувствую, хотя она стала слабее. Возможно, сам факт, что мы туда летим, снимает напряжение.
– Если ты боишься сна о распятии, то просто скажи себе: от снов не умирают!
Ну, это еще неизвестно.
– Давай лучше поговорим о тебе. Ты называешь себя верующей. А во что, собственно, ты веришь?
– Не вижу в твоем вопросе связи с происходящим.
– У каждого из нас есть своей резон лететь в этом самолете. И вопрос, во что ты веришь, мне не кажется досужим.
Рейчел вдруг печально нахмурилась.
– Я пришла к Богу очень поздно. Ребенком меня никогда не водили в синагогу или в церковь.
– Почему?
– Мой отец навсегда отвернулся от Бога, когда ему было семь.
– Почему в таком нежном возрасте?
– Семь лет ему исполнилось в немецком концентрационном лагере.
Что-то внутри меня похолодело.
Взгляд Рейчел стал рассеянным. Она вся ушла в воспоминания.
– Мой отец видел, как убивали его отца. Даже по стандартам фашистского лагеря это исключительный случай. Войска союзников приближались, и эсэсовцы ликвидировали заключенных. Один охранник изобрел «игру»: миловал того заключенного, который своими руками убьет другого несчастного. Конечно, мой дедушка отказался выжить таким способом. Он был хирургом в Берлине. Встречался с Фрейдом, переписывался с Юнгом…
Эта семейная история заставила меня совсем другими глазами посмотреть на профессиональную карьеру Рейчел.
– Охранник забил моего дедушку до смерти на глазах семилетнего мальчика, моего будущего отца. И мальчик раз и навсегда решил для себя, что Бог, который позволяет такое, достоин не молитвы, а проклятия.
Мне хотелось сказать что-нибудь успокаивающее. Но что можно сказать, когда слышишь такое?
– Моему будущему отцу повезло – он получил разрешение эмигрировать в Америку. Его приютили дальние родственники в Бруклине. – Рейчел печально улыбнулась. – Дядя Милтон, простой слесарь и верующий человек, яростно возмущался тем, что мальчик отпал от Бога и наотрез отказывается ходить в синагогу. Однако дядя Милтон понимал, через что мальчик прошел, и оставил его в покое. Когда отец достиг совершеннолетия, он сменил фамилию Вайс на Уайт, переехал в Куинс и прекратил видеться с приемными родителями, только деньги им посылал. Затем он женился на равнодушной к религии нееврейке – и я получила подчеркнуто атеистическое воспитание.
Я слушал и ушам своим не верил. Вот как бывает: сто раз видишь человека на американской улице или в офисе и понятия не имеешь, какая за этим лицом трагическая эпопея.
– Отлученная от религии, я чувствовала себя чужой среди друзей – все они ходили в церковь или в синагогу. Религия притягивала меня как запретный плод, будила любопытство. Когда мне исполнилось семнадцать, я разыскала дядю Милтона. Он рассказал мне то, о чем умалчивали родители.
Многие маленькие тайны личности Рейчел вдруг обрели для меня смысл. Мне стали понятны и ее строгие наряды, и ее профессиональная холодноватость в общении, и ее яростное неприятие насилия…