Книга Добро пожаловать в Пхеньян! - Трэвис Джеппсен

Когда Ынчжу вместе с матерью и братом стали обживаться на Юге, стремясь заработать как можно больше денег, чтобы заплатить за отца, посредник с Севера начал угрожать им. Он говорил, что доложит властям об их побеге, что неизбежно приведет к аресту их отца, если не получит от них взятку за свое молчание. Семья Ынчжу переживала настоящую психологическую пытку из-за шантажа, пока в один момент не приняла болезненное решение прервать все связи с этим посредником, оставив мечту когда-либо воссоединиться с главой семейства.

Тридцать девятая глава

Утром меня разбудил звук, который я могу описать не иначе как хруст. Неужели сломался кондиционер? Или где-то пожар? Я вскакиваю с постели, пытаясь понять, в чем дело. Кажется, что звук идет со стороны окна, поэтому я поднимаю жалюзи. Семью этажами ниже, прямо под моей комнатой, бригада «добровольцев» примерно из тридцати пяти человек, усердно орудуя кувалдами, разбивает камни. Это наказание моей ленивой буржуазной заднице за то, что осмелился спать аж до семи утра в воскресенье. До этого я думал, что воскресенье – это общепризнанный выходной абсолютно для всех. Ну, по крайней мере, не в Вонсане.

Я принимаю душ, после чего поднимаюсь на завтрак. Я чувствую себя, к большому удивлению, достаточно хорошо, как будто вчерашние возлияния не имели никаких последствий. Остальные уже сидят за столом. В этот раз мы завтракаем все вместе в зале, окна которого выходят на гавань. Мин особенно энергична и болтлива. Она спрашивает о моей учебе в университете, пока официантка наливает мне кофе. Мин знает, что я только что закончил свою кандидатскую диссертацию в Королевском колледже искусств в Лондоне, но ее интересуют мои студенческие годы в Нью-Йорке. Я говорю, что изучал литературу и философию. Она спрашивает, придерживаюсь ли я каких-то «официальных» философских взглядов. Я задаю ей встречный вопрос, прося уточнить, что она имеет в виду. «Ну ты знаешь, что у нас в Корее есть идеи чучхе, – отвечает она. – Есть ли какая-нибудь официальная философия в Америке или Германии?»

Я говорю, что нет: на Западе философия существует отдельно от государства. Что нет какой-либо центральной идеи, обобщающей все взгляды на жизнь и действительность. Вместо этого философия для европейцев – бесконечный поиск истины, который по своей сути никогда не может закончиться какой-либо финальной точкой.

Она явно не удовлетворена моим ответом.

«Есть одна притча, которую я очень люблю, по-моему, в ней есть серьезный философский заряд, – говорю я. – Ты слышала о Сократе, который считается отцом-основателем всей западной философии?»

Мин кивает – ну, слава богу, хоть что-то.

«Его как-то спросили, кто в Афинах самый большой мудрец. Он ответил: “Я не знаю. Я знаком со многими мудрыми людьми, но не могу сказать, кто из них самый умный. Дайте мне неделю, чтобы поразмыслить над этим”. После этого он стал ходить по Афинам, беседуя со всеми мудрыми мужчинами и женщинами, которых он встречал на пути, расспрашивая их обо всем, что они знали. Через неделю он вернулся к человеку, который задал тот вопрос, и сказал: “Я понял. Самый мудрый человек в Афинах – это я”. Его собеседник был ошеломлен. Как Сократ смог прийти к такому выводу? “Потому что, – сказал Сократ, – я единственный человек, который знает, что ничего не знает”».

Мин смеется, но остается озадаченной. «Но что это значит?» – спрашивает она.

«Ну это показывает, – пытаюсь растолковать я, – как работает философия – по крайней мере, в западном ее понимании».

«Но как это возможно – быть умным и не знать ничего?»

«Он не сказал, что он ничего не знает. Он сказал, что ЗНАЕТ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ. Философия – это знание о знании, это мысли о мышлении. Поэтому притча означает, как я думаю, что уверенность в чем-либо является иллюзией. Даже если нам говорят о чем-то как о несомненном факте, мы никогда не сможем быть до конца уверенными, что это истинно. Поэтому Сократ и говорит, что не существует в мире такой вещи, как полная определенность. Всегда существует вероятность, что воспринимаемое нами как правда, то, о чем нам сказали как о правде, является иллюзией или пропагандой. В каком-то смысле, в мире нет ничего, что абсолютно истинно, – существуют только более или менее весомые доводы в пользу той или иной правды».

Мин обдумывает это, а Ро переводит притчу для Хва, который наблюдает за нашим разговором с огромным любопытством. После того как Ро закончил, Хва выдает такой же смешок, что и Мин, а затем бросает на меня тяжелый взгляд. Ро и Хва обсуждают притчу друг с другом, а затем Мин пересказывает им мою интерпретацию. Хва замирает, обдумывая услышанное, а затем возвращается к своей тарелке супа из соевой пасты.

Александр свирепо смотрит на меня через стол с гримасой на лице. ЧТО? – беззвучно спрашиваю я одними губами. Я старался быть максимально осмотрительным, ничего не утверждать прямо, хотя вполне осознаю, насколько опасными могут быть смысл и подтекст этой притчи и выводы, которые можно сделать из моих рассуждений. Но я не хочу беспокоиться об этом. Может быть, это неосмотрительно, но мне плевать. Я даже чувствую некоторое облегчение. Мое выступление не является каким-то вызывающим жестом неповиновения – оно скорее направлено в сторону самоутверждения. Оно в большей степени предназначено для меня самого, чем для них. Это способ продемонстрировать самому себе, что я до сих пор твердо стою на земле, принадлежу реальному миру в значительно большей степени, чем той паутине, в которой я пока что барахтаюсь.

Я заканчиваю завтракать в состоянии полного спокойствия и расслабления – так правоверный католик должен чувствовать себя после утренней исповеди: освобожденным от психологического бремени, прощенным и благословленным на дальнейшие действия.

Я возвращаюсь в свой номер, собираю вещи и готовлюсь к выезду. Хруст всё еще доносится с улицы. Я выглядываю из окна. Они все до сих пор там – граждане Вонсана, орудуют кувалдами, превращая камни в щебень. Они будут это делать всё утро. Разбивать большие камни в железных кандалах / Разбивать камни и отбывать свое время[60].

Сороковая глава

Через несколько месяцев после того, как Ынчжу обосновалась в Сеуле, один из крупнейших новостных телеканалов попросил ее дать им интервью и рассказать о том, как она себя чувствует, будучи беженкой. Достаточно стандартная просьба: северокорейские беженцы страдают от постоянной дискриминации на Юге, что, в частности, выражается в особых трудностях при поиске достойной работы. Поэтому одна из немногих возможностей получить какой-то дополнительный заработок – продать свою историю журналистам. Ынчжу согласилась на интервью, оговорив при этом одно условие: на экране лицо должно быть размыто, чтобы невозможно было узнать ее, – так она хотела защитить отца, остававшегося в Вонсане.