Книга David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

Я ходил на выставку War Child[62]в галерее «Флауэрс-Ист» [тогда Ино уговорил несколько десятков рок-звезд продать с аукциона принадлежащие им произведения искусства в пользу Боснии], и вы произнесли там прекрасную небольшую речь. И именно в моем журнале напечатали ехидную, критическую заметку.

БИ: Да, помню. Дэвид, ты помнишь?

ДБ: Которую ехидную заметку? Ха-ха. Про меня такие писали разок-другой.

БИ: Там было так: «Если эти люди так переживают, пусть отправят деньги вместо того, чтобы просто гладить свое и без того огромное эго».

ДБ: Я помню эту фразу! Да, но тут все ясно. Это очень по-британски, да?

В Америке то же самое, разве нет?

БИ: Нет. Там тебе позволяют получать удовольствие от того, чтобы помогать кому-то, наслаждаться этим и даже извлекать из этого выгоду. А здесь, если ты хочешь кому-то помочь, ты должен делать это прямо в ущерб себе.

ДБ: Надо быть святым — без нимба не считается.

Но дело ведь не только в благотворительности, так? Существует убеждение, что рок-музыканты не должны заниматься искусством, играть в кино, писать книги.

ДБ: Это все равно что сказать, что журналисты не должны делать телешоу — правда, в некоторых случаях это, наверное, справедливо!

БИ: В Англии худшее преступление — делать что-то, что тебе не по чину.

ДБ: Сейчас все больше людей занимаются вещами, которым не учились, особенно в Америке. Я только что снимался у Джулиана Шнабеля [Боуи играет Энди Уорхола в фильме «Баския»], и он сейчас снял кино, а прямо перед этим выпустил свой альбом… По-моему, это круто.

На что похож его альбом?

ДБ: Что-то среднее между Леонардом Коэном и Лу Ридом. На мой взгляд, там очень хорошие тексты.

В общем, это хороший танцевальный альбом?

ДБ: Ха-ха. По-моему, он не хуже многих других альбомов, которые вышли на той же неделе. Но не так хорош, как некоторые другие альбомы, которые вышли на той же неделе.

БИ: Теперь это стало возможным, потому что, помимо прочего, сейчас по некоторым техническим причинам любой человек может делать все, что угодно. Я могу сидеть у себя в студии и записывать музыку, где есть и бас, и барабаны, и хор, или я точно так же могу сделать видео. Так что вопрос «Умею ли я это делать?» просто не возникает. Это не имеет значения.

ДБ: Умение не имеет никакого значения в искусстве уже 50 лет. Все дело в идеях.

Дэмиен Херст однажды высказался в том смысле, что если ребенок способен повторить то, что сделал я, значит, я сделал это очень хорошо.

ДБ: Кажется, однажды Пикассо сказали: то, что делаете вы, может сделать трехлетний ребенок; а он ответил: да, но очень немногие взрослые.

Кажется, он сказал: «Мне понадобилось 16 лет, чтобы писать, как Рафаэль, но целых 60 лет, чтобы научиться писать, как ребенок».

БИ: Эйнштейн сказал: «Любой смышленый ребенок девяти лет способен понять все, что я сделал; но он, наверное, не понял бы, почему это важно». Это обратная сторона медали: быть свободным и простым, как ребенок, но одновременно быть способным понимать смысл, контекст. Быть Пикассо не означает, что тебе вдруг снова стало три года, — это означает понимать важность того, что делает трехлетний ребенок.

В аннотации к вашему альбому сказано, что большая часть его музыки — импровизационная, и что Брайан раздавал музыкантам карточки с инструкциями вроде: «Вы единственный человек, оставшийся в живых после катастрофы, и вы постараетесь играть так, чтобы заглушить чувство одиночества», или: «Вы — недовольный участник рок-группы из Южной Африки; играйте те ноты, которые вам не разрешают играть». В чем была цель — убрать все лишнее, отказаться от готовых решений и начать с нуля?

БИ: При импровизации есть несколько опасностей, и одна из них — все моментально сливаются в единое целое. Грубо говоря, они начинают играть блюз, потому что тут все знают правила и могут между собой договориться. Так что отчасти цель этих приемов была не дать музыке стать слишком слаженной. Самое интересное не хаос и не полная слаженность, а что-то между.

На альбоме везде очень сильный ритм. Он связывает все воедино…

ДБ: На альбомах конца 70-х мы были очень увлечены возможностями ударной установки. Это самое сердце, пульс поп-музыки, и мы с ним как следует позабавились.

БИ: До нас этим занимались очень немногие. Обычно считалось: вот бас и барабаны, запишем их, а все странное будет сверху. Мы перевернули все с ног на голову, и это было свежо.

Я много ходил пешком, слушая ваш альбом в наушниках, и часто слышал звуки улицы — велосипедные звонки, звуковые сигналы автобусных дверей, — и любой звук в любой момент музыки оказывался к месту: можно было встроить его в песню, и он работал, потому что поверх этих мощных звуковых слоев можно добавлять все что угодно.

ДБ: Во время импровизаций Брайан делал замечательную вещь: у него рядом с сэмплером стояли часы, радио и другие предметы, и он, скажем, записывал фразу из передачи на французской волне, включал ее в определенном ритме, и она становилась частью фактуры. И все реагировали на это, все играли иначе, потому что все время слышали какие-то странные звуки.

БИ: Да, а Дэвид делал то же самое со словами. Иногда он импровизировал тексты. Он обкладывался книгами, журналами, газетами и просто выдергивал оттуда фразы и составлял вместе.

ДБ: Если бы я зачитал вам несколько примеров, некоторые из них показались бы вам совершенно непонятными.

Вообще я пробовал. Я прочитал тексты с альбома вслух и подумал: он спятил. А потом я услышал их вместе с музыкой, и все стало на свои места.

ДБ: Именно. Противопоставление музыкальной текстуры и слов создает такой эмоциональный мотор. Но, наверное, искусство именно это делает лучше всего: показывает то, что невозможно сказать словами.

Если студент-филолог, который изучает, например, поэзию, попробует проанализировать ваши тексты, это будет пустая трата времени?

ДБ: Нет, потому что сегодня, как мне кажется, у него будет множество ориентиров в текстах конца 20-го века — от Джеймса Джойса до Уильяма Берроуза. Я принадлежу к теперь уже традиционной школе, которая деконструирует фразы и собирает их заново случайным, как считается, образом. Но в этой случайности есть что-то от известной нам реальности — что наша жизнь на самом деле устроена как попало, что у нас не бывает аккуратного начала и конца.

То есть вы были бы вполне довольны, если бы я и какой-нибудь другой журналист по-разному понимали, о чем эти песни?