Книга Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов

По дороге в штаб дивизии Дроздов не докучал расспросами, больше молчал, о чем-то сосредоточенно думал. А подумать ему было о чем.

«Передовой полк, и такие упущения. А ведь столько было разных комиссий в полку! Неужели не замечали? Да, стиль работы надо менять. В корне менять… И штабам, и командирам, и политработникам. Боеготовность дивизии складывается из боеготовности полков, батальонов, рот. Это звенья одной цепи. И если в каком-либо звене появляется сбой, обнаруживается слабость, то это сказывается на прочности всей цепи…» – И, уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, болезненно подумал о себе. – «Не притупилась ли у тебя, товарищ Дроздов, острота взгляда на дела в дивизии? Не свыкся ли ты со всем этим за эти годы, не успокоился ли?»

* * *

День клонился к исходу.

Кочаров вышел из землянки сумрачным, подавленным. Солнце висело над горизонтом, и его косые лучи едва пробивались через густой сосновый лес.

Издалека доносился монотонный гул возвращавшихся в пункты сбора танков. Слышались голоса людей, смех, песни.

«Нашли время веселиться…» – досадливо подумал он.

К нему подошел Рыбаков в запыленном комбинезоне, в порыжелых от пыли сапогах, потный, усталый. Чувствовалось, на душе у него тоже скребли кошки.

– Переживаешь? – посмотрел на него Кочаров. Рыбаков поднял на него свои светлые печальные глаза:

– Стыдно и горько… Места себе не нахожу.

– Стыдно, говоришь? – повторил Кочаров после некоторого молчания.

– Очень… – Сняв пилотку, Рыбаков ударял ею по стволу березы, и сизое облачко пыли повисло в воздухе.

Кочаров чувствовал, как изнутри подкатывается к горл у, стесняя дыхание, горячий ком, и, не желая выказывать перед замполитом своей минутной слабости, он отвернулся, проговорил глухо:

– Не только стыдно, Петрович… Позорно…

– Да, дела не завидные…

– Выгоню из полка к чертовой матери и Полякова, и Мышкина… – Кочаров хотел назвать еще кого-то, но запнулся, раздраженно закончил, – выгоню, а порядок наведу…

– Максим Иванович, – начал мягко Рыбаков, – дело не только в них.

– А в ком же еще? – резко обернулся Кочаров.

– В нас, Максим Иванович, в нас. Не зря же говорят: каков командир с замполитом – таков и полк.

– Они тоже командиры!

– Правильно… Но они подчиняются нам, выполняют то, что мы им говорим, и делают так, как мы их учим. А учим мы их плохо.

– Учим, как умеем, – еле слышно проговорил Кочаров.

После такого разговора Рыбаков ожидал от Кочарова упреков, но тот, насупившись, молчал, и Рыбаков высказал ему все, что наболело у него за эти месяцы совместной работы в полку. Он понимал, что затрагивает самые болезненные струны его своенравной души, поэтому говорил с проникновенной мягкостью и болью, подчеркивая этим свою причастность ко всему тому, о чем они говорили.

– Вы вот ругаете Мышкина, хотите отстранить его от должности. А ведь он толковый командир, один из лучших в полку. И не беда, если в его фигуре нет богатырского вида и показной щеголеватости, но зато в нем есть стойкость и собранность, принципиальность и порядочность, творческий подход к делу, чего нет у Полякова. А вы везде возносите Полякова. – Рыбаков разволновался, поднял с земли сухую ветку, сломал ее, отбросил в сторону. – Скажите, Максим Иванович, почему вы поддерживаете таких, как Поляков, я осуждаете таких, как Мышкин? Молчите? А я знаю, почему. В какой-то момент вы перестали управлять полком. Да-да… Не удивляйтесь! Полк вышел в передовые, и вам показалось, что дела теперь пойдут сами по себе, ослабили руководство, требовательность, контроль. Глядя на вас, ослабили работу и комбаты. Полк перестал расти, идти вперед, стал утрачивать завоеванные позиции. А чтобы удержаться в передовиках, такие, как Поляков и ему подобные, пошли по ложному и вредному пути – стали завышать оценки, упрощать подготовку, заниматься приписками. Боясь разоблачения и наказания, они льстили вам, возносили вас… Вам это нравилось. Они хвалили вас, вы хвалили их, как в басне Крылова… И вот результат! Если бы прислушивались к тем, кто говорил вам правду, этого могло и не случиться. Вспомните, Максим Иванович, сколько раз мы спорили с вами по этому поводу? Но вы ведь все начисто отметали, считали, я излишне придираюсь, преувеличиваю недостатки, пытаюсь принизить заслуги. Вы не сердитесь, я человек прямой и люблю откровенность.

Кочаров вяло махнул рукой, давай, мол, чего уж там, начал – руби под корень… Он стоял, смотрел на носки своих запыленных сапог, и со стороны можно было подумать, что его больше всего сейчас занимают именно эти, покрытые толстым слоем пыли, сапоги, потому что лицо его было бесстрастным, он почти не реагировал на взволнованную и искреннюю речь своего замполита.

Но это впечатление было обманчивым. На самом деле в его душе бушевал ураган. Глубокая обида и на комбатов, и на штаб, и на этого въедливого, дотошного Рыбакова, который бросает в глаза такие тяжелые обвинения, досада на себя и чувство собственной вины, пока еще отчетливо не представляемой, за что, но уже осознанной им, – все это смешалось в нем, давило, угнетало.

Подъехала машина, из кабины вылез начальник штаба. За время учения он еще больше осунулся, похудел, глаза ввалились и от бессонных ночей немного краснели.

– Максим Иванович, – обратился он, – только что звонил председатель колхоза. Один наш танк, сломав изгородь, заехал в колхозный сад, экипаж нарвал яблок и скрылся.

– Этого еще не хватало! – передернуло Кочарова. – Из какого батальона?

– Точно пока не знаю. Но я предполагаю, от Полякова. Его батальон находился в том районе.

– Я как раз собираюсь к Полякову. Разберусь там сам. Начштаба и Рыбаков скрылись в бункере, а Кочаров сел в машину, поехал к Полякову. Внутри у него все клокотало, он дважды сделал замечание водителю, который, как ему казалось, ехал слишком тихо и осторожно.

Полякова он нашел у ветвистой ели. Перед ним на походном столике стоял термос, лежали галеты. Он из кружки пил чай.

Увидев Кочарова, комбат вскочил, опрокинул кружку, и густой коричневый чай разлился по столу.

– Чаи распиваешь? Комфорт себе устроил! – сдержанно проговорил Кочаров, тонкие губы его растянулись в еле заметной усмешке.

Поляков растерянно хлопал глазами, не понимая, шутит командир или нет, соображал, как ответить ему на этот вопрос.

– В горле пересохло… – выдавил он, наконец, из себя. – Такой был день…

– День был жарким, верно. Особенно для тебя… Атаку сорвал, стрельбы завалил… По садам лишь мастера лазить!

Поляков встрепенулся, его шустрые и маленькие глаза забегали из стороны в сторону, будто не могли удержаться на одном месте.

– О садах, товарищ полковник, ничего не знаю… А стрельбы – да… Осечка вышла. Полигонщики подвели. Мишени на волокушах подсунули…