Книга Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов

– Я – человек военный, Федор Романович. Если прикажут…

Он не ожидал такого оборота в разговоре, поэтому не сразу нашелся, что ответить на это, как ему показалось, странное предложение.

Но Дроздов не унимался:

– А слово-то за себя можешь сказать? Всю жизнь ты меня удивляешь, Растокин. Скромность похвальна, когда уместна… Ну, о делах потом, потом… А сейчас в госпиталь, к нашим орлам.

Они ушли, а Кочаров сел на табуретку, устало положил на стол большие, загорелые руки. Разговор с Дроздовым потряс его. Он не думал, даже не предполагал, что на учениях выявится столько недостатков, и только мастерство танкистов и мудрость некоторых командиров помогли в конечном итоге ценой огромных усилий выполнить поставленную перед полком задачу.

Но Кочаров был слишком тщеславным, чтобы спокойно и трезво разобраться в причинах неудач, критически проанализировать ошибки. И даже теперь, когда в его адрес были высказаны комдивом суровые замечания, он по-прежнему возлагал вину только на штаб и комбатов, которые, как он считал, проявляли медлительность и нерешительность при выполнении его распоряжений и указаний.

«Если бы я не послушался начальника штаба и послал первый батальон на помощь Полякову не в обход по лощине, а по шоссе, то они быстрее бы достигли своего рубежа, отбили бы контратаки «южных», восстановили положение и двинулись дальше, к мосту. А так попали под удар авиации и растеряли танки».

Но он не хотел признаться себе в том, что попали они под удар авиации только по его вине, так как он не дал им выполнить до конца задуманный маневр, предложенный начштабом, – пройти по лощине и ударить во фланг «противника», а приказал им выйти на шоссе раньше, когда к этому району приближалась авиация «южных».

Но признаться в этом было выше его сил. Не охладел у него гнев и к Мышкину. Он и сейчас обвинял его в том, что Мышкин поставил Полякова в трудное положение. Оставив часть батальона в резерве, он ослабил общий натиск на «противника» с фронта и дал возможность «южным» удержаться на своих рубежах.

Но Кочаров еще не знал, что по вине Полякова батальон замешкался при развертывании танков в предбоевые порядки, опоздал с выходом на рубеж атаки и, оторвавшись от огневого вала своей артиллерии, попал под сильный огонь переброшенных сюда свежих сил «противника». И только дерзкие действия комбата Мышкина, захватившего мост и ударившего по контратакующим танкам «южных» с тыла, не только восстановили положение, но и обеспечили проход через мост ударной группировки дивизии.

Кочаров сидел за большим столом, заваленным картами, схемами, таблицами, и чувствовал, как острая, жгучая ярость заполняет его душу.

«А тут еще Поляков с этими стрельбами… Растяпа!» – кипел он.

А получилось это так. Несколько экипажей растерялись, цели не поразили. Батальону за стрельбы поставили «двойку». А экипажи из батальона Мышкина, имея навыки ведения огня по маневрирующим целям, отстрелялись успешно и получили хорошую оценку. Это еще больше распалило Кочарова. Он там же накричал на Полякова, пригрозил отстранить его от должности.

Кочаров сидел за столом, бесцельно перебирая бумаги, думал о предстоящем разборе учения.

Глава восьмая

В госпиталь Дроздов и Растокин приехали перед обедом. Комдив беседовал с больными, интересовался питанием, осматривал палаты, лечебные кабинеты.

В палате, где находился Сергей, они задержались. Сергей лежал на койке, нога была забинтована. При виде Дроздова он хотел было встать, но генерал жестом остановил его, присел на край койки. Он расспросил его о делах во взводе, о том, как шли на танке по дну реки, наскочили на мины, о поведении солдат в опасной ситуации.

В конце беседы комдив сказал:

– Выздоравливай. Вернешься в полк, будешь принимать роту. Просьбы есть?

Сергей разволновался, не знал, как вести себя, но просьбу все же высказал:

– Если можно, товарищ генерал, оставьте меня в батальоне майора Мышкина.

– Это можно, – живо отозвался он и удовлетворенно посмотрел на Растокина. – Нет выше награды для командира, когда подчиненные не хотят уходить от него в другие части.

Растокин согласно кивнул головой, вышел вслед за Дроздовым.

В следующей палате стояли три койки. Две из них были свободны, на третьей лежал с закрытыми глазами, весь в бинтах, Исмаилов. Врач не советовал его тревожить, он был еще слаб, часто впадал в забытье.

Постояв у койки молча, они вышли.

В столовой обед был в разгаре, пахло кислой капустой и жареным луком.

Дроздов, Растокин сели к солдатам за стол, налили из общего бачка в тарелки борща и под любопытными солдатскими взглядами стали есть.

Из госпиталя они поехали в штаб дивизии. Мысленно перебирая эпизоды только что закончившегося учения, Растокин вспомнил свое командование полком на Урале. Это были годы напряженной службы, связанные с перевооружением полка и освоением новой техники, проверкой боевых качеств и возможностей танков. Сутки были заполнены до предела, часы выкраивали только на сон, и, вспоминая теперь об этом, он почувствовал в душе щемящую грусть от того, что время ушло безвозвратно и не вернуться теперь уже никогда в те трудные, беспокойные, но полные глубокого смысла и подлинного счастья командирские годы.

И всякий раз, когда он потом, уже работая в Главном штабе, приезжал в какой-нибудь полк, от волнения у него ныло сердце, будто после долгой разлуки он снова встретился с родным домом.

Ему трудно было теперь представить, как он мог тогда при такой занятости в полку, думать о каких-то новых тактических приемах использования поступивших на вооружение танков, лично разрабатывать варианты учений, проигрывать их сначала на картах, а потом в поле, делать обобщения, выводы, рекомендации. Его не раз слушали на совещаниях руководящего состава о работе по повышению боевой выучки танкистов, а написанная им на опыте своего полка диссертация получила высокую оценку в армии, ему была присуждена ученая степень кандидата военных наук.

Он и теперь старался чаще бывать в частях и соединениях, на месте изучать и обобщать все то новое, что появлялось в практике обучения и воспитания войск. С этой целью он ехал и сюда. Но то, что он увидел в полку, горькой досадой отложилось в сознании.

Ну, а что же Кочаров? Неужели он этих упущений не замечал? Вначале Растокину казалось, что, занятому по горло текущими делами, которых всегда у начальника гарнизона в избытке, ему, видимо, некогда было глубоко вникнуть в тактическую и огневую подготовку танкистов, а те, кто непосредственно организовывал ее, скрывали от Кочарова истинное положение, приукрашивали. Так оно на самом деле и было. Кочарову нравилось, когда его хвалили за высокие показатели в боевой и политической подготовке полка. Это льстило его самолюбию, а потом, когда ему все-таки стали докладывать о фактах очковтирательства, он не сумел проявить нужную твердость, принципиальность, чтобы все это решительно пресечь, оздоровить обстановку в полку.