Книга Владимир Богомолов. Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - Владимир Богомолов

Наконец через час отправляемся в Переславль, машина набита битком: я сижу на борту, но я еду…

Поля сменяются перелесками; села с большими «великоросскими» избами, речушки. Дорога бежит по холмам, асфальт, но пыли хватает.

Да, о природе. Еще по дороге в Загорск из окна электрички я наблюдал этот смешанный — по обеим сторонам — лес, пожалуй, северной природы, и воспоминания прошлого посетили меня. В них не было ничего определенного и явственного, но приятно снова увидеть родную природу, и как бы уже идешь по лесу, собираешь ягоды и грибы.

Дует прохладный, сыроватый ветерок, а в Москве изнемогал от жары.

Наконец добрались до Переславля, иду в гостиницу, где, на мое счастье, оказывается свободная койка. Холодной водой смываю с себя всю грязь. Я страшно устал, ноги потерты, каждый шаг причиняет боль, но до темноты решил осмотреть городок. Несмотря на то что это древний город и полон памятниками старины (три музея: краеведческий, Александра Невского, Ивана Грозного, а также историческое место, где Петр Первый спускал свой ботик), город не нравится — движение машин большое, и атмосфера захолустья царит в нем. Базар в самом центре маленький, и цены не ниже московских.

Возвращаюсь в гостиницу и решаю сразу лечь спать, но тут раздался стук в дверь и заходит благодетельница, которая подвезла на машине.

Давно заметил, что разговор со случайным, неизвестным человеком вдруг оказывается наиболее откровенным. Не стыдясь начинают рассказывать о себе, о самом откровенном и наболевшем, как будто в душе открываются невидимые шлюзы и собеседник хочет выплеснуть всю горечь, боль, обиду и таким образом внутренне освободиться от этого груза и очиститься.

Вот и она рассказывает о себе, своем детстве, об аресте отца. Детство у нее тяжелое, жизнь тоже. Отец до ареста был большим человеком, жили в Доме правительства. Потом отец был арестован, мать выслана. Осталась с шестилетней сестрой, жили в Серебряном Бору в крохотной комнатушке, в холоде и голоде. Мать вернулась через два года больной и надломленной. Добровольно пошла на фронт, была ранена. После войны поступила в артиллерийскую академию, учеба далась ей тяжело. Встречалась с офицером, который учился с ней в академии на строевом факультете, но после какой-то глупой ссоры вышла скоропалительно, назло ему, чуть ли не на следующий день, замуж за другого — первого встретившегося в этот день в академии поклонника по имени Лолик. Этот Лолик оказался человеком недалеким, серым. Хуже того — подлым. Еще во время свадьбы он предупредил (якобы вычитал в статье академика Богомольца), что злоупотребление половой функцией приводит к преждевременному истощению организма, поэтому составил расписание, полезное для здоровья обоих. Через полгода приехал в гости из Иванова отец Лолика. После хорошей выпивки папаша захотел лечь с ней в постель, и Лолик якобы не протестовал. Она очень тяжело это пережила, разошлись немедленно. Теперь всех мужчин называет скотами. Все не все, но можно согласиться, что среди нашего брата действительно много настоящих скотов.

Два вопроса для нее мучительны. Во-первых, «запятнанная биография». При приеме в партию ей заявили, что вину отцов дети должны искупать кровью. Тогда она показала раненую руку и сказала, что уже искупила. Кстати, в вину отца она не верит, но самое страшное, что дома о нем не говорят и не вспоминают — как будто он вообще не существовал. Во-вторых, отношение окружающих к ее «фронтовому прошлому». Сколько гадости ей было высказано: что при такой внешности и фигуре она, по-видимому, получила награды вовсе не за участие в боевых действиях, а наград маловато потому, что, наверное, «давала» не тому, кому надо было.

Проговорили до полуночи (я-то в основном молчал и слушал), даже расставаться не хотелось, но она уходит, заявляя, что ей поутру уезжать на испытания, и уже в дверях вдруг добавляет, что обо мне у нее сложилось впечатление как о прямой, «цельной натуре» и если бы ее полюбил такой человек, то она пошла бы с ним на край света, головой бы бросилась в омут.

К чему она это сказала? Я, откровенно говоря, не знаю, что это такое (надо заглянуть в словарь!), однако сомневаюсь в «цельности» своей натуры. Уж очень она у меня невыдержанная, нервная и впечатлительная.

Рано утром выяснилось, что она еще не уехала — не пришла машина, и мы пошли купаться на Плещеево озеро. У берегов оно очень мелкое, идешь около километра, а глубины все нет. Сложена она неплохо: правда, верхнюю часть тела от руки вдоль ключицы уродует шрам, но бедра хорошие, ноги стройные, нижняя часть пропорциональная и приятная для глаза. В ней сохранилось еще много детского и задорного мальчишества, вдруг стала бегать по берегу и гонять камни, но плавает не особенно хорошо: не то по-бабьи, не то на боку.

Возвращаемся к гостинице, где ее уже ждут машина и пятеро мужчин — оказывается, ее подчиненных. На полигоне за деревней Березовской им предстоит провести испытание фильтров на арттягачах. По тому, каким резким тоном она высказывает им свое недовольство за опоздание, а пожилому мастеру — за неотремонтированный у тягача радиатор, помятый еще неделю тому назад, отмечаю, что ей нравится командовать людьми, и, думаю, это у нее неплохо получается. Характер жесткий, но есть в этой еще довольно молодой женщине что-то очень хорошее и, пожалуй, даже чистое.

Прощаюсь со всеми и вечером возвращаюсь в Москву.

24 августа — С утра в доме нет никакой воды, умываюсь из кружечки. Неприятно: я любитель большой воды. Быстро собрался и поехал за город в Немчиновку. В вагоне электрички наблюдаю две пары (очевидно, офицерские). Мужья, по моим предположениям, офицеры, жены — типичные, офицерские. Толстые, хорошо одетые, намазанные — и глупы, как положено! Вот жалкое существование у людей! По их разговорам чувствуется, что духовный мир их беден крайне. Все их функции в жизни определяются наличием влагалища. Ну и профессия — жена! Особенно бездетная! Чем же они занимаются? Продукты на говно переводят!

Опять не мог уснуть до пяти утра. Встал поздно, долго лежал в кровати, слушая удивительно неприятную ругань хозяйки за стенкой. Фрося Сипакова, огромная бабища, работает в совхозе «водителем кобылы», редкое занятие для женщины. Ругается матом, голос хриплый.

Неужели все возчики ругаются? От общения с лошадьми? Но ведь лошади никогда не матерятся. Странно!

Почему я лежу до 11.00 в кровати? Сам не могу этого объяснить, это просто преступление: ведь я должен работать, должен учиться, обязан трудиться не покладая рук. А может, это недолгое безделье полезно мне как отдых после трудных экзаменов и всяких волнений? Нет, это не так! Трудиться надо повседневно, независимо от настроения. Нужен режим, строгий, повседневный.

Кушать в доме нечего. Побрел на станцию, обошел все станционные «забегаловки» — ничего нет (даже плавленого сыра). Завтракаю селедкой и решаю вернуться в Москву.

28 августа — Был у Штейманов: Леши нет дома, Людмила Николаевна лежит на кровати, очень расстроена, рассказывает, что поругалась с Эрной, называет ее «пиявкой» и «змеей подколодной». Ей очень жаль Алешу, который, по ее словам, «родился в рубашке» (не попал, как я, на фронт, остался жив, благополучно пережил неприятности в институте), а вот в самом главном — в женитьбе — ему не повезло, и я был всецело с ней согласен. Дело в том, что у Леши выявили язвенную болезнь двенадцатиперстной кишки, а он отказывается ехать в желудочный санаторий лечиться, потому что Эрна хочет в это время ехать развлекаться и отдыхать в Крым, в Алушту.