Книга История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1 - Дмитрий Яворницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Домашняя жизнь запорожских казаков в Сечи, на зимовниках и бурдюгах
Жизнь запорожских казаков в самой Сечи и жизнь в зимовниках и бурдюгах значительно разнились одна от другой. В Сечи жили неженатые казаки: сечевые казаки, по своей жизни и по чистоте нравов, говорит все тот же Мышецкий, считали себя мальтийскими кавалерами, и оттого в Сечь отнюдь не допускали женщины, будет ли то мать, сестра или посторонняя женщина для казака. Манштейн в «Записках о России» пишет: «Запорожским казакам не позволяется быть женатыми внутри их жилищ (в Сечи), а которые уже женаты, должно, чтобы жены их жили в близких местах, куда ездят они к ним временно; но и сие надобно делать так, чтобы не знали старшины». Этот обычай безженства соблюдался так строго у запорожцев, что из всех уголовных дел, дошедших до нашего времени от сечевых казаков, имеется лишь одно, раскрывающее грех казака против седьмой заповеди[627]. В одной из дошедших до нас казацких песен шутливо рассказывается даже, что запорожцы так мало были сведущи в распознавании женщин, что не могли отличить «дивчины» от «чапли».
Не любили запорожцы, когда к ним в Сечь привозили женщин и посторонние для них люди. Так, приводит в пример случай Манштейн, когда в 1728 году, во время Русско-турецких войн, в Сечь приехал русский подполковник Глебов с собственной женой и некоторыми другими женщинами, то казаки обступили жилище Глебова и требовали выдачи им находящихся там женщин, «дабы каждый имел в них участие». Разумеется, это нужно понимать только как угрозу, чтобы удалить из Сечи женщин, потому что за преступление казацкой заповеди виновных карали смертью. Подполковник с большим трудом мог отговорить запорожцев от нанесения ими жестокого позора женщинам, и то не иначе, как выставив им несколько бочек горилки. Но и после этого он принужден был немедленно удалить свою жену из Сечи ввиду возможности нового смятения казаков[628].
Обычай безженности запорожских казаков может быть объясним прежде и более всего военным положением их. Постоянно занятый войной, постоянно в погоне за врагом, постоянно подвергаясь разного рода случайностям, запорожец не мог, разумеется, и думать о мирной, семейной жизни:
Но кроме этого, бессемейную жизнь запорожских казаков обусловливал и самый строй их воинского порядка: товарищество требовало от каждого казака выше личного блага ставить благо общества; в силу этого военная добыча запорожских казаков делилась между всеми членами товарищества поровну, недвижимое имущество казаков в принципе составляло собственность всего войска. Но чтобы совершенно выполнить долг казацкой жизни, нужно было отказаться от всех семейных обязательств, так как, по евангельскому слову, только «неоженивыйся печется о Господе, оженивыйся о жене».
Таким образом, жизнь запорожского казака – своего рода аскетизм, но аскетизм, до которого он дошел опытом, а не заимствовал извне: «Лыцарю и лыцарьска честь: ему треба воювати, а не биля жинкы пропадати». Но чтобы облегчать трудности своей одинокой доли, чтобы иметь если не спутниц, то спутников жизни, запорожские казаки часто прибегали у себя к так называемому побратимству. С одной стороны, сечевой казак, как человек, имевший душу и сердце, чувствовал потребность кого-нибудь любить, «до кого-нибудь прыхылытися»; но любить женщины он не мог, нужно было, следовательно, «прыхыляться» до такого же «сиромы», как и он сам. С другой стороны, сечевой казак, который или сам нападал, или от других ждал нападения, нуждался в верном друге и неразлучном сотоварище, который мог бы вовремя подать ему помощь или устранить от него непредвиденную опасность. Нуждаясь с этой стороны друг в друге, два казака, совсем чужие один другому, приходили к мысли «побрататься» между собой с целью заботиться, вызволять и даже жертвовать жизнью друг за друга, если в том случится надобность. А для того, чтобы дружба имела законную силу между побратимами, они отправлялись в церковь и здесь, в присутствии священника, давали такого рода «завещательное слово»: «Мы нижеподписавшиеся даем от себе сие завещание перед Богом о том, что, мы – братии, и с тем, кто нарушит братства нашего соуз, тот перед Богом ответ да воздаст перед нелицемерным судею нашим Спасителем. Вышеписанное наше обещание вышеписанных Федоров (два брата Федор да Федор) есть: дабы друг друга любить, невзирая на напасти со стороны наших, либо прыятелей, либо непрыятелей, но взирая на миродателя Бога; к сему заключили хмельного не пить, брат брата любить. В сем братия росписуемось»[629]. После этого побратимы делали собственноручные значки на завещательном слове, слушали молитву или подходящее случаю место из Евангелия, дарили один другого крестами и иконами, троекратно целовались и выходили из церкви как бы родными братьями до конца своей жизни.
Итак, в Сечи жили исключительно неженатые казаки, называвшие себя, в отличие от женатых, лыцарями и товарищами. Здесь часть из них размещалась по тридцати восьми куреням, в самой Сечи, а часть вне ее, по собственным домам; сообразно с этим часть питалась войсковым столом, часть собственным[630], но в общем жизнь тех и других была одинакова.
Обыденная повседневная жизнь запорожских казаков в Сечи складывалась следующим образом. Казаки поднимались на ноги с восходом солнца, тот же час умывались холодной ключевой или речной водой, затем молились Богу и после молитвы, спустя некоторое время, садились за стол к горячему завтраку. Время от завтрака до обеда казаки проводили разно: кто объезжал коня, кто осматривал оружие, кто упражнялся в стрельбе, кто чинил платье, а кто просто лежал на боку, попыхивал из люльки-носогрейки, рассказывал о собственных подвигах на войне, слушал рассказы других и излагал планы новых походов. Ровно в 12 часов куренной кухарь ударял в котел, и тогда, по звуку котла, каждый казак спешил в свой курень к обеду. Обед приготовлялся в каждом курене особым кухарем или поваром и его помощниками, небольшими хлопцами, на обязанности которых лежало приносить воду в курень и держать в чистоте котлы и посуду. «Посуду – котлы, ложки, корыты – очень чисто держут и чище как себя, а паче одежды, из которой и самых рубах почти до сносу не переменяют, а мыть и совсем не знают», – говорится в «Записках Одесского общества истории и древностей». Пища готовилась в больших медных или чугунных котлах, навешивавшихся при помощи железных крючков на кабице в сенях каждого куреня, и варилась три раза в день на все наличное число казаков куреня, за что платилось кухарю по два рубля и по пяти копеек с каждого куреня в год, то есть 9 рублей и 50 копеек при 150 человеках среднего числа казаков в каждом курене. К столу, по-запорожски «сырну», обыкновенно подавались соломаха, или саломать, то есть ржаная мука, густо сваренная с водой[631], тетеря, то есть ржаная мука или пшено, не очень густо сваренное на квасу, и щерба – та же редко сваренная мука на рыбьей ухе[632]. Очевидец Василий Зуев касательно пищи запорожцев говорит, что у них употреблялись тетеря и братко; тетерею, говорит он, называлась пшенная кашица, к которой, во время кипения, прибавлялось кислое ржаное тесто; в крутом виде тетеря елась с рыбьей ухой, жиром, молоком или просто водой; братко – та же пшенная кашица с примесью, вместо кислого ржаного, пшеничного или другого какого-либо пресного теста[633]. Если же казаки, сверх обыкновенной пищи, желали полакомиться мясом, дичиной, рыбой, варениками, сырниками, гречаными с чесноком галушками или чем-нибудь другим в этом роде, то для этого они составляли артель, собирали деньги, на них покупали продовольствие и передавали его куренному кухарю. Кроме названных кушаний, казаки употребляли еще рубцы, свинину. «Свинячу голову до хрину, и та локшину на перемину», – как говорит Никита Корж; мамалыгу – тесто из проса или кукурузы, которую ели с брынзой, то есть соленым овечьим сыром, или с пастремою, то есть высушенной на солнце бараниной, и загребы – коржи, которые назывались так, потому что клались в натопленную печку и загребались золой и горячими угольями[634].
