Книга Записки бизнесюка - Павел Чувиляев

— Ну да, я ворую, да. Бомж я, не видишь, что ли? Ну, ворую, да. А кто не ворует? Не, хозяин, ты мне скажи: кто сейчас не ворует? Ну, кто не ворует? Да много ли я у тебя украл-то? Вон, правительство сколько ворует! Вагонами и эшелонами, да. А я что, я бомж. Я выпил немного и закусил, ну да. Слышь, хозяин, отпусти, а? Я к тебе больше не полезу, и другим бомжам скажу, чтобы не лазили: тут хозяин хороший, да. Ну, отпусти, а? Чё ты? Отпус-ти-и-и-и! Ну чё ты меня держишь, да? Нашёл тоже вора! Ну да, я ворую. А кто сейчас не ворует? Все! Все воруют! Ведь все воруют, хозяи-и-ин…

Тут я разозлился; бомжа встряхнул. Развернул лицом к детской коляске, где мирно спала моя малолетняя дочь. И сказал:

— Говоришь, все воруют? Гляди-ка, а она ведь не ворует! Неправ ты, скотина!

Бомж прекратил трепыхаться. Замолчал. В его лице что-то дрогнуло. Красное от натуги, оно вдруг посерело. Он обмяк, будто из него выпустили воздух. А потом рухнул на колени и, обливаясь слезами, буквально завыл на одной ноте:

— Прости-и-и-и-и….

Выглядело это крайне жутко. От неожиданности я отпустил его. А он не бежит: стоит на коленях, плачет и воет, как зверь. И что мне с ним делать? Я не специалист по истерикам и не психиатр; сам испугался. Еле уговорил его, что, мол, простил, только иди отсюда; не пугай ребёнка. Он уплёлся, всхлипывая. Через два дня пришёл: тихий, суровый и трезвый. «Не надо ли чего по хозяйству помочь»? Я подумал: «Вот наглец! Обокрал, так ещё и заработать на мне хочет»! Прогнал его. На другой день он снова пришёл. Не только трезвый, но и чистый; отстирался где-то. Стоит и молчит. Три дня ходил: придёт, встанет и молчит. А глаза, как у побитой собаки. Потом уходит, даже если я не гоню, а просто не замечаю. На четвёртый день я не выдержал:

— Что ты всё ходишь?! Нет денег! И работы нет! Иди отсюда!!!

— Денег не надо, — спокойно ответил бомж, — дозволь грех искупить, хозяин.

— Что ты несёшь? Какой ещё грех?

— Я тебе дверь сломал. Я тебя обокрал. Грех. Дозволь искупить. Три дня работать буду. Денег не надо. Еды не надо.

— А, чёрт с тобой, псих ненормальный! Работай!

И работал. Как обещал, бесплатно. Из еды брал только хлеб, и то не сразу. Водой запьёт, и пашет. Молча. Три дня отработал, потом исчез. А через два месяца пришло мне письмо без обратного адреса, отправленное с почтамта Барнаула. Две строчки: «Спасибо, хозяин. Прав ты: не все воруют. Вот и я решил человеком стать. Вернулся в родные края. Не ищи. И не поминай лихом».

Я так и не узнал его имя.

Зато весёлый татарин Кабир (имя изменено) про себя рассказывал охотно. Спасла его любовь. Бежала морозным зимним вечером на Трёх вокзалах женщина на последнюю электричку и споткнулась об валяющегося в сугробе бомжа. Тот замерзал уже. Дрогнуло бабье сердце. Схватила она его в охапку, благо, худой, как щепка, в вагон затолкала, да и привезла к себе домой, в Мытищи. Там плюнула в душу: спиртом растёрла, а принять внутрь, когда он заворочался, не дала. Надо сказать, что с женской точки зрения поступок, конечно, рискованный, но, может быть, и верный. В отмытом виде Кабир оказался седым красавцем. Эдакий заволжский степной ястреб: сухой, прокалённый, с пронзительным взором. Он смог осчастливить 30-летнюю разведёнку, работающую в женском коллективе и потому не имевшую особых шансов на мужское внимание.

И стали они вместе жить: татарин-бомж с русской женщи-ной-учительницей. Он от неё дважды сбегал, поскольку пьянствовать не давала. А она его дважды на Трёх вокзалах разыскивала, хватала за шкирку и под смешки и язвительные комментарии обитателей дна волокла домой. На горбу. А он упирался. Так постепенно, когда лаской, а когда и таской, но всегда с любовью, вылечила она его от пьянки. Протрезвев, Кабир вспомнил, что он, оказывается, шофёр. Пересдал экзамены, восстановил права; пошёл работать водителем маршрутки. Балагура и весельчака пассажиры полюбили.

Прошёл год, другой. Расписались они с учительницей; родилась дочь. Подросла; недавно пошла в школу. Маршрутку хитрый татарин Кабир выкупил и один из маршрутов монополизировал. Теперь каждая собака в посёлке его знает; он со всеми пассажирами здоровается. Ушлый жук открыл в себе ещё один талант: разъездного торговца. У него маршрутка большая, и на кожухе мотора лежит продукция местных умельцев: плетёные циновки, эспандеры, пепельницы, чесалки для пяток (незаменимая вещь!), и т. д. Пока в пробках стоит, пассажирам продаёт; капает копеечка.

А в 2015-ом, в год литературы, предложил я ему свои книги. И хотите верьте, хотите нет, а один из лучших распространителей! В то время, когда книжные магазины орут, что у них никто ничего не покупает, Кабир меня ругает: «Ты куда пропал, писатель? Совсем забыл, да? Книги давай; люди книги просят! Вот тебе денежка за прошлые».

А вы говорите «бомж»…

Подняться со дна часто помогает Вера. Не показная, которая в золотых ризах РПЦ по телеящику кадит, а разговор души человеческой с Богом. Любой конфессии. Помню Джафара. Как уже говорил, живу я в пригороде; в Мытищах, вернее в Лосином острове. От Трёх вокзалов это 35 км если по рельсам или 8 станций с Ярославского вокзала. Однажды зимой 2010-го, в лютые почти 40-градусные февральские морозы в 5 утра раздался стук в окно.

Открываю: Джафар! В нейлоновой пупогрейке. Кто не в курсе, это осенняя нейлоновая куртка. Она прозвана так потому, что ниже пупка не греет: коротка. Одно время куртки были в моде, но суровые зимы 2009–2011 годов заставили москвичей и гостей столицы вспомнить о дублёнках и шубах. В пупогрейке и при -10 холодно; немудрено, что Джафар весь заиндевел. Словно облитый фашистами на морозе водой и превращённый в ледяной столб генерал Карбышев. Спрашиваю: «Что случилось»?

А он слова вымолвить не может. Лицо из смуглого стало мучнисто-белым; губы прыгают; зубы выбивают дробь. Поставил его к газовой печке (АГВ). Говорю: «Обними печку; прижмись; грейся»! А он не может: руки не гнутся и сам, как бревно. Он и в окно-то стучал головой: руки не поднимаются. Живи я в 50 метрах дальше, точно бы не дошёл. Ладно. Привязал я его к печке двумя поясами, чтобы не падал; руки сунул чуть ли не в самый огонь. Ух, как от него пар пошёл! А я его на манер окорока поворачиваю, чтобы он, вдобавок к обморожению, не обжёгся ещё. Прогрел я его со всех сторон. Минут через 15 сделал он первое самостоятельное движение. А потом я услышал:

— Д-д-д-долг…

— Аллах с тобой, Джафар. Какой долг в 5 утра?

— Д-д-долг п-п-принёс. Д-д-две т-т-тысячи р-рублей.

— Ты что, Джафар? С ума сошёл? Смотри, темень какая? До утра не мог подождать?

— В-в-в-чера д-д-должен был отдать. Д-д-деньги только в час ночи получил. П-п-пешком п-п-пошёл, п-п-по рельсам. П-п-по-езда кончились.

— А днём не мог?

— Нет. Я Аллах обещал никогда больше никого не обманывать. Т-тебя обмануть можно, и м-меня обмануть можно. Аллах обмануть нельзя: он всё видит. Возьми и прости, что задержал.

Аллах помог, или не Аллах, но жизнь у Джафара наладилась. Во-первых, не иначе как чудом, он всё же сумел избежать обморожения. Тут главное равномерно греть. Тогда есть небольшой шанс, что застывшая в сосудах кровь аккуратно растает, возобновит ток, и гангрены не будет. Хотя метод, конечно, варварский. Во-вторых, убедившись в честности Джафара, его приняли в бригаду строителей. Вскоре из подземного бомж-града он сумел перебраться в общагу. Клоповник, конечно, тот ещё, но всё же не бомжатник. А через два года бригада вскладчину купила участок земли в дальнем Подмосковье. И построила там себе двухэтажный кирпичный дом. Джафар перестал быть бомжом.