Книга Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

– А можно? – осторожно осведомился Варламов, выкапывая из сложных закоулков памяти информацию о том, кому в церковном мире дозволено посещать сие священное место.

– Вам… Простите, но вы же крещенные?

– Варламов внезапно смутился и вспомнил, как праздновался его пятый год рождения. Дети приглашены не были, зато взрослых собралось человек двадцать, и они едва уместились за большим овальным столом, вокруг которого, оставаясь дома один, он любил гонять на трехколесном велосипеде. Гости в их семье собирались нередко, к этому он привык, но в этот раз среди них ощущалось какое-то напряжение – за обильно уставленный закусками и напитками стол не садились, говорили негромко, словно вот-вот должно было произойти что-то необычайное. Наконец, раздался очередной звонок, вошедший долго возился в коридоре, и затем в комнате возник удивительный для детского взгляда человек – большой, широкий, в длинном черном балахоне, в колпаке на голове и с огромной седеющей бородой.

– Это Бармалей? – громко спросил маленький Варламов, и родители зашикали на него.

– Что ты, что ты, никакой это не Бармалей, это дядя поп, священник, то есть.

На груди дяди попа болтался огромный серебряный крест, и когда малыш попривык понемногу к бороде и странному облачению гостя, ему объяснили, что надо сделать, он наклонился к кресту и смачно чмокнул. После чего все захлопали, словно маленький Варламов совершил что-то удивительное, оживились, быстро сели за стол и празднование пошло обычным порядком – с тостами, с песнями, которые густым баритоном громче всех выводил человек с бородой Бармалея.

Смысл обряда, который в те годы предпочитали держать в тайне, он понял лишь много лет спустя. Да и расшифровку значения слова «поп» – пастырь овец праведных, узнал не скоро.

– Крещенный, – ответил он отцу Афанасию и был вместе с остальными допущен в святая святых.

За царскими вратами оказалось так же тесно, как и в храме. С той разницей, что заполнено помещение было исключительно людьми в рясах. Вглядевшись, Варламов узнал повелителей крупнейших епархий из ближайших республик – митрополитов, епископов, викариев, стройных и осанистых, с бородами и ухоженными бородками, с неизменными крестами. Светские костюмы выглядели здесь неуместными.

Стояли церковные иерархи молча. То ли переговорено все уже было, то ли негоже было вести разговоры у алтаря, особенно в минуты, когда неподалеку за царскими вратами вещал сам владыка, то ли не для каждых ушей было то, что готовы были поведать друг другу духовные властители. Стул у алтаря был только один, словно малый трон, предназначенный для владыки, на него не посягал никто, а стулья и скамьи в православных храмах почему-то считаются предметами излишними. Только старший по возрасту из священнослужителей, восьмидесятилетний митрополит Таллиннский и всея Эстонии, ноги которого последние годы держали с трудом, не чинясь, опустился на пол и сидел, прислонясь спиной к стене.

Едва втиснувшись в алтарную, Варламов понял, что место ему досталось самое неудобное, под ногами было что-то неровное, вроде сбившегося ковра, обо что легко было бы споткнуться и упасть, не будь такой плотной поддержки со всех сторон. Потоптавшись слегка, но так и не найдя нужного равновесия, он опустил голову, пытаясь разглядеть, что происходит внизу, и вдруг понял, что стоит не на ковре. Прямо под его подошвами располагались вытянутые ноги таллиннского митрополита! Сам митрополит при этом не проявлял ни малейшего беспокойства. Веки старца были опущены, лицо безмятежно, и Варламов с нарастающим ужасом подумал, что митрополит, возможно, от болевого шока потерял сознание или умер! Он, раздвигая соседей, поспешно ступил на шаг вперед, ближе к алтарю, и с облегчением увидел, что митрополит пошевелил рукой и, не поднимая век, почесал переносицу.

Иконостас гасил голос владыки, и слов было не разобрать. Помещение алтаря по убранству было скромным, мало сочетающимся с пышным убранством храма по ту сторону иконостаса. Исключение составлял только сам алтарь. Позолоченное, искусной резной работы сооружение занимало центр комнаты, и было покрыто красивым золототканым покрывалом, на котором возлежало Евангелие. Чтобы скрасить время, Варламов переместил тяжелый букет на другое плечо, и взялся разглядывать резьбу, пытаясь разгадать спрятанные от непосвященного глаза символы. Внезапно он с удивлением обнаружил на выпуклом, расположенном на боковой стенке алтаря, распятии капли свежей алой жидкости. Откуда бы ей взяться на таком месте?

Должно быть, отразившееся на его лице смятение привлекло внимание скучающего по соседству священнослужителя. Проследив направление взгляда Варламова, он вдруг пришел в чрезвычайное возбуждение и, указывая на алтарь, воскликнул:

– Кровь! Кровь на алтаре! Смотрите! Это знамение! А это что? Это целая лужа крови!

Теперь священник указывал куда-то вниз, и Варламов встревожился донельзя уже, решив, что его неловкий поступок не прошел даром, и уважаемый митрополит истекает кровью. И верно: опустив глаза, он тоже увидел лужу крови, растекающейся в промежутке между его ногами и ногами митрополита. Лужа подрагивала, как живая, расползалась в стороны. Странным образом тоненький ручеек струился в нее откуда-то сверху, хотя митрополит Таллиннский сидел внизу. И только подняв ладонь выше, Варламов осознал, что источником является его собственный палец. Один из мощных шипов на букете роз пробив кожу, попал прямо в артерию. Узрел это и священник.

– Это ваша кровь на алтаре! – воскликнул он с нарастающим энтузиазмом. Вы прямо истекаете, вам нужна помощь!

– Ничего страшного, – попробовал его успокоить Варламов. Боль не ощущалась, но поток крови не ослабевал, и Варламов с беспокойством шарил по карману, напрасно разыскивая в нем носовой платок.

– Вот, возьмите!

Священник, разгадав нехитрую загадку, протянул белоснежный платок с затейливой монограммой, и Варламов плотно перетянул рану. Притрагиваться к алтарю он не решился. Такое, возможно, и не было дозволено мирянину, к тому же, кроме уже использованного вместо бинта платка, наводить порядок было нечем.

– Это – знамение! – по-прежнему не успокаивался священнослужитель. Ваша кровь окропила алтарь в такой день не случайно! В вашей жизни теперь непременно что-то изменится. Помяните мое слово.

Церковные иерархи заметно оживились. Скучное ожидание закончилось, появилась общая тема для разговоров.

– Ну, все, старина, – обрадовано заметил Градов. Наконец, и ты. Теперь, считай, тебе деваться некуда. Походишь немного на службы, я отцу Якову скажу, он твоим духовным наставником будет. Прямо с завтра и начинай, не откладывай. Вместе пойдем.

– Завтра не получится, – ответил Варламов.

Попытка обратить его в веру была далеко не первой. Где только благодаря друзьям не довелось ему побывать за последние годы! В Пыхтинском монастыре предлагали примерить шубку святого и прикоснуться к его мощам. Стоявший рядом с ним глава большого писательского союза, он же высокий чин Всемирного православного собора с готовностью одарил потертую шубку святого смачным поцелуем, совсем как Варламов в детстве, а затем и одел ее, присел в кресло, в котором веком ранее сиживал святой основатель монастыря. Варламов скромно отступил назад, чтобы не обидеть настоятельницу, молодую еще, симпатичную и чрезвычайно энергичную женщину в черном монастырском облачении. Так же скромно он избежал прикосновения к святым мощам – допускалось такое только избранным из избранных. Не ощущал он себя таковым, не ощущал! Одно дело – полюбоваться искусным творением древних мастеров – иконописцев, резчиков по дереву, зодчих – и совсем другое ощутить в себе восторг от прикосновения к церковным таинствам, к древним костям, от слепой веры в нечто такое, что доступно человеку только в будущей жизни, из которой нет возврата. Но если возврата нет, отчего так убеждены в ней пророчествующие служители церкви?