Книга Шкура - Курцио Малапарте

– What’s that? – спросил генерал Корк, указывая на могилы, затененные кипарисами и пиниями, росшими по обеим сторонам Старой Аппиевой дороги.

– Это могилы самых знатных семейств Древнего Рима, – сказал я.

– What? – прокричал генерал Корк в страшном скрежете гусениц «Шерманов».

– The tombs of the noblest roman families, – перевел Джек.

– The noblest what?[331]– крикнул генерал Корк.

– The tombs of the four hundred of the roman Mayflower[332]!

Известие пролетело от машины к машине вдоль всей колонны, и американские солдаты вскочили на ноги в своих машинах, в джипах и на танках и с криками «Gee!», «Вот это да!» – защелками своими «кодаками».

Я тоже встал и, показывая пальцем на каждую могилу, прокричал:

– Вон та – могила Лукулла, самого знатного пьяницы Древнего Рима, это – захоронение Юлия Цезаря, вот могилы Суллы, Цицерона, а вон – могила Клеопатры…

Имя Клеопатры пронеслось от уст к устам, от машины к машине, генерал Корк прокричал мне:

– A famous signorina, wasn’t she?[333]

Когда мы оказались перед могилой Актера, я попросил Джека остановиться на минуту и, указывая на мраморные маски, вделанные в высокую, похожую на кулисы или на театральный задник стену из красного кирпича, которая возвышалась рядом с большим круглым мавзолеем, прокричал:

– Это – могила Котты, самого знаменитого римского актера!

– Who’s who?[334]– крикнул генерал Корк.

– A most famous roman actor! – крикнул Джек.

– I want an autograph![335]– крикнул один из GI, и толпа американских солдат выпрыгнула из машин и бросилась на стену, в мгновение ока покрывшуюся автографами.

– Go on! Go on! – крикнул генерал Корк.

В тот момент я обратил свой взгляд повыше и увидел сидевшего на ступеньках грубой каменной лестницы, ведущей к мавзолею, немецкого солдата, почти мальчика. Это был блондин с растрепанными волосами, с маской из пыли на лице, на котором мягко светились голубые глаза, как мертвые глаза слепого. Он сидел усталый и отсутствующий, отвернув лицо, опершись обеими руками о каменную ступеньку лестницы, отрешенный от всего: от войны, от пространства и от времени. Он тяжело дышал, как едва достигший берега утопающий. Никто его не заметил.

– Go on! Go on! – кричал генерал Корк.

Колонна снова тронулась в путь. Немного погодя перед двумя высокими, как пирамиды, заросшими травой могилами, увенчанными кипарисами и пиниями, где спят Горации и Куриации, я попросил Джека остановиться.

– Это – могилы Горациев и Куриациев! – заорал я и прокричал историю трех Горациев и трех Куриациев о вызове, о поединке, о коварном маневре последнего Горация, о его сестре, которую победитель заколол собственным мечом на пороге дома в наказание за любовь к одному из трех убитых братьев Куриациев.

– What? What the hell with the sister?[336]– крикнул генерал Корк.

– Where’s the sister?[337]– прокричало несколько голосов. И все GI спрыгнули на землю, взобрались на две заросшие травой пирамиды, которым огромные зонты пиний и султаны кипарисов придают романтический колорит полотен Пуссена или Бёклина. Генерал Корк тоже захотел подняться на вершину одной из пирамид, и мы с Джеком последовали за ним. С вершины могильного холма теперь, когда пожар заката погас, Рим казался одновременно сумрачным и приветливым в зеленой прозрачности вечера. Огромное зеленое облако повисло над куполами, башнями, колоннами и крышами, украшенными многочисленными мраморными статуями. Этот льющийся сверху зеленый свет напоминал зеленый дождь в начале весны над морем, чудилось, что над городом идет дождь из зеленой травы, и дома, крыши, купола и мрамор блестели и переливались, как мягкий весенний луг.

Возглас удивления вырвался из груди солдат, стоявших на могильных курганах и, отозвавшись на крик, черная стая воронов поднялась тучей с красных Аврелиевых стен, опоясывающих Рим от Порта-Латина до могилы Гая Цестия. Черные их крылья отбрасывали зеленые и кровавые отблески.

С высоты кургана были видны луга и огороды вдоль Аппиевой и Ардеатинской дорог, лесок в Нинфа-Эджерии, заросли тростника вокруг церковки, где покоятся члены семьи Барберини, красные арки акведуков, внизу за Капо-ди-Бове, ближе к Порта-ди-Сан-Себастьяно, большая кружевная башня могилы Цецилии Метеллы. В глубине огромной зеленой впадины, усеянной пиниями, кипарисами и захоронениями, там, где она медленно спускается к полю для игры в гольф Аквасанты, неожиданно вырастали первые дома Рима, чьи высокие белые стены из цемента, сверкающие стеклами, обрывали красно-зеленое дыхание римской равнины, как парус обрывает дыхание ветра.

Группы людей бегали туда-сюда по равнине, временами они останавливались, оглядываясь по сторонам, потом снова начинали растерянно метаться, как преследуемые собаками звери. Другие группы настигали их, окружали со всех сторон, зажимали в кольцо, отрезая пути к бегству и спасению. Сухой треск перестрелки долетал до нас с морским ветром, оставлявшим на губах сладкий вкус соли. То были последние стычки между арьергардом немцев и отрядами партизан, и аквариумная прозрачность вечера придавала сцене охоты патетический оттенок, пробуждая в памяти далекие, полузабытые отзвуки и краски. Был мягкий зеленый вечер, как тот вечер, когда троянцы с волнением следили с высоких стен города за последними стычками кровавого дня, и Ахилл, словно яркая звезда, выйдя из вод Скамандра, уже бежал по долине реки к стенам Илиона.

В этот момент показалась луна, восходящая из-за седловины гор Тиволи, это была огромная луна, сочащаяся кровью. Я сказал Джеку:

– Посмотри вниз: это ведь не луна, это Ахилл.

Генерал Корк удивленно взглянул на меня:

– Это луна, – сказал он.

– Нет, это Ахилл, – сказал Джек.

Я стал тихо читать по-гречески стихи из «Илиады», где Ахилл выходит из Скамандра, похожий на «осеннюю звезду печали, что Орионом зовется». Когда я замолчал, Джек подхватил стихи и, глядя на восходящую над холмами Лацио луну, стал певуче скандировать гекзаметры Гомера, как это принято в Виргинском университете.