Книга С птицей на голове - Юрий Петкевич

Опять дождик. Ветер усиливается, пронизывает, хотя на мне много одежды. Я бросил велосипед на землю и стал раздеваться.

— Что за звуки? — спрашиваю.

— Вспотел? Не стой голый — заболеешь, — сказала тетя Лида — та, что в шляпе.

— Не заболеет, — говорит тетя Фрося, которая сидит на ведре, перевернутом вверх дном. Щеки у нее румяные. И красный платок.

Майка — хоть выжимай, завязал ее узлом на руль. Свитер, а затем пиджак опять натянул на себя.

— Что это за звуки? — еще раз спрашиваю и тут соображаю, что в длинном сарае за полем кормят свиней.

Они визжат, будто их сразу всех режут. За лесом гудит поезд. Гляжу вдаль. И все посмотрели. На горизонте показались вагончики. И от этого присутствия какой-то другой — наверняка счастливой, кажущейся отсюда счастливой жизни, — здесь, в поле, становится невообразимо грустно. А ведь совсем недавно я сам ехал в таком поезде и не задумывался ни о чем.

Будто с неба свалился дядя Женя. И солнце показалось. Свиньи еще кричат — никак их не накормят.

— Уфф! — говорит дядя Женя. — Устал.

Сел на камень.

— Где тебя носит? — спрашивает тетя Лида.

— Приехал? — спрашивает у меня дядя Женя.

— Да, — отвечаю. — У тебя на шапке паутина.

Сидя на камне, дядя Женя снял шапку, смахнул паутину, бросил шапку на колено, из кармана пиджака достал бутылку, вытащил пробку, положил аккуратно ее на шапку, отпил несколько глотков, заткнул обратно пробку, надел шапку на голову и поднялся.

— А погода хорошая, — говорит, — устанавливается. Эх, — махнул рукой, — подшипник полетел.

— Хоть покажи, — говорит ему тетя Лида, — где твой участок?

— Семь грядок отсчитать.

— Откуда?

— А как ты думаешь, — вдруг обращается дядя Женя ко мне, — есть ли тот свет или нет?

На глазах у меня дядя пьянеет.

— Ладно, — говорю, — раз подшипник полетел — поеду домой.

— Поедешь? — удивилась тетя Фрося.

— Нет, поведу велосипед.

А девица в рваной куртке поправляет прядь золотых волос и смеется:

— Куда ты идешь?

— А что?

— Вот по этой дороге прямее выйдет, — показывает дядя Женя.

Наконец свиньи перестали пищать — дождались своего часа. Я решил с горочки съехать с болтающимся рулем. Только оттолкнулся — навстречу допотопные «Жигули». Шофер машет рукой. Так и не съехал я. Он спрашивает:

— Копалка не приезжала?

— Подшипник полетел, — говорю.

— Чего такой руль?

— Ну, такой, — говорю.

— Убьешься!

И я тут вспомнил, что когда-то, ребенком, видел эти поля горочками, поезд вдали, только лес вырос за годы; неожиданно стало радостно — и еще отчего-то очень радостно, но пока не соображу. Вся хмарь улетучилась с неба. Оно глубокое, и солнце со дна его. Навстречу едет гусеничный трактор по пашне. За трактором лист жести. На жести лежат камни и стоит человек. Все серое, ослепительно-серое; у мужчины лицо бронзовое.

Барабан

— Какую? — спросила из киоска продавщица.

— Любую, — я ответил. — Все равно их не читаю.

Она посмотрела на меня удивленно. Я пересек площадь. Не успел сесть за свободный столик в кафе и развернуть газету — появилась Катя. Я улыбнулся — не ей, а себе.

— Кроссворд на всю полосу, а твоя рубаха в кружочках, — сказала она.

Я складываю газету.

— Ну и что?

— Кроссворд в квадратах, — поясняет, — а на твоей рубахе рисунок в кружочках.

— Спасибо за наблюдение.

— Я думаю, лучше будет на воздухе, — продолжает Катя.

— Тебе не будет холодно в короткой юбке? — спрашиваю. — Вчера была в куртке и в шляпе, а вчера было теплее.

— После обеда будет жарко.

Мы поднимаемся и выходим из кафе — туда, где стоят столики под зонтами. Пестрые полотнища трещат и хлопают на ветру. Садимся в плетеные кресла. Тут же я поднимаюсь.

— Что взять?

— Я хочу только пить.

— Вино будешь?

— Лучше чаю.

— Может, сок?

— Можно.

— Какой любишь?

— Никакой, — и тут же другим голосом: — Возьми-ка пива.

Я положил газету на столик. Тут же ее подхватило, и она, перелистываемая ветром, прошелестела над площадью. Я направился под крышу.

— Какое у вас пиво?

— «Экстра» и «Жигулевское».

— Два бокала, — прошу.

— Какого?

— А какое лучше? — спрашиваю. — Вы не слышите барабан?

— Нет.

— Прислушайтесь, пожалуйста.

Она прислушалась и, не понимая, в чем дело, улыбнулась мне.

— Где? В какой стороне?

— Там, — я показал.

— Невозможно прислушаться. Здесь шумят.

— Извините, значит, это внутри меня.

Пришлось открыть дверь ногой, и с двумя бокалами в руках я вышел из кафе. Сразу же ветер сдул пену с пива, и она белыми хлопьями упала под колеса проезжающей машины. За столиком рядом с Катей молодой человек чиркает спичками, пытаясь закурить.

— Это мой однокурсник, — представила его Катя, — случайно мимо проходил.

Я поставил бокалы на столик.

— Наверно, я помешал, — сказал молодой человек.

— Нет, нисколько, — ответил я. — Пойду еще бокал возьму.

— Не надо, — говорит однокурсник Кати. — Я не употребляю спиртного.

В этот момент подходит пьяный мужчина при галстуке.

— Извините, у вас не найдется ручки?

Я пошарил по карманам и протянул пьяному. Он сел за соседним столиком, вынул блокнот и что-то стал лихорадочно писать.

— Мне кажется, — проговорила Катя, потягивая из бокала пиво, — не стоит, Алик, придавать этому значение.

Ее однокурсник засмеялся и ответил, не вынимая изо рта сигареты:

— Возможно.

— Кто тебе не дает поступать так, как хочется? — спросила Катя.

— Не кто, а что, — поправил ее Алик и пояснил: — Обстоятельства.

— Какие?

— Их много.

Алику наконец удалось прикурить, и дым понесло на меня, но он так быстро растворялся в потоках воздуха, что я не успевал вдохнуть его — лишь тени мелькали на салфетках на столике.