Книга Тайнопись - Михаил Гиголашвили
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо вникать в отношения. Проникать, возникать — да, но не вникать. Начнете вникать — угробитесь. — Академик махнул рукой: — Ладно, я тоже хорош. Старый осел! Как я мог?.. И эта ужасная водка! Зачем вы мне подливали?
— Рука сама шла, я не при чем. Не пропадать же добру.
— Такое добро до добра не доведет, — кисло пошутил он. — Скандал. Если это дойдет до моей жены, мне не миновать головомойки… И я так ушиб ногу…
— Вы отлично вальсировали! И пили как гусар!
— Ах, бросьте! Вы еще молоды, а я уже стар. У меня организм изношен. Мне надоело жить. Я устал и хочу покоя, а вместо этого — содом и гоморра, сциллы и харибды, и эти самолеты, перелеты! И ступеньки поездов, на которые не взобраться земной силой! И орущие пивные немцы!.. Боже, как я устал жить!
Возле паспортного контроля я передал ему кулек:
— Это в подарок вашей жене. Та синяя блузочка, которую вы выбрали тогда в магазине, но не взяли, помните? Ведь женщины любят новенькое?..
— Как? Вы её тайно купили? — удивился он и растроганно поцеловал меня. — Вы меня спасли! А то себе — всё, а ей — ничего! А сейчас есть что показать! Да! И блузочка, и маечки, и «Бехеровка» — набор хорош! И даже в придачу куколка-немочка в национальном костюме есть — жена моего профессора подарила. Чего еще надо пожилой даме?
Учтивый пограничник вернул ему паспорт. Подхватив котомку, он неуверенно прошел сквозь железные ворота и двинулся на посадку, но вдруг круто развернулся:
— Ах, да! Как я забыл!.. Я же утром успел поговорить о вас с моим профессором. И у него, представьте, скоро освобождается полставки!
Но тут толпа индусов в чалмах оттянула его от барьера, я испугался, чтобы они не снесли его с ног, и махнул рукой:
— Идите! Потом по телефону поговорим! — и долго еще наблюдал за его щуплой фигурой среди спин, рюкзаков и плащей…
Тогда я не знал, что «потом» уже не будет, что это наша последняя встреча — вскоре он погиб по нелепой случайности, этот добрый и витающий в облаках заложник бешеных машин, хитрых замков, высоких ступенек и тугих водопроводных кранов…
1996–2005, Германия
…то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил…
Евангелие от Луки, 1:3
Вечером пришли братья-лесники, попрощаться. Принесли торбу с едой. Сели к столу под навесом. Лука принял торбу, стал вытаскивать сыр, творог, вареное пшено, инжир, кувшин с вином, заткнутый зеленью. Йорам посматривал по сторонам, вздыхал и щурился. Косам молчал, мигал.
— Не передумал, Лука? — спросил он наконец, разливая вино по плошкам. — Зачем тебе идти?
— Работу кончил, а людей забыл. Нельзя мне так. Мне вниз надо, к людям.
Йорам отодвинул от себя сыр:
— Опять ты за своё! Не делай этого! Внизу римляне! Всех хватают! Убивают! Казнят и мучают!
Лука поднял плечи:
— А меня за что убивать?
— Всех казнят, не понимаешь, что ли? После Массады совсем озверели!
— Нет, я пойду. — Лука не переменил своего решения. И не только красок и чернил надо было купить. Главное — надо увидеть людей, потолкаться среди них, вспомнить их лица, запахи, плоть и говор.
Он взял кусок пергамента, окунул калам в тушь:
— Нарисую вас напоследок!
— Сколько же можно? — удивился Косам. — Ты как маленький! Вроде внука моего. Я ему говорю — возьми топор, молоток, гвозди, научись плотничать, а он вместо этого из щепок дома строит и лодочки по воде пускает! Ну что ты скажешь?
— Ты и сам, небось, пускал, — ответил Лука, набрасывая профили жующих лесников.
— У тебя хоть деньги есть? — спросил Йорам.
— 2 динария.
— Давай сандалию, я тебе монеты спрячу, а то на первом же базаре без ассария оставят… — И он ножом проделал щель в подошве, засунул туда монеты и залил клеем. Придавил корягой. — К утру засохнет. Если надо будет — оторвешь.
— И дальше в порванной сандалии идти? — засмеялся Лука. — Вот деньги на новые сандалии как раз и потратятся.
Замолчали. А Лука, рисуя, усмехался про себя: запасливый Йорам любит всё прятать в тайные места и его учит делать то же самое: «Чего не видно — отнять никто не хочет. А что в глаза лезет — всякий цапнуть норовит!»
Он подарил лесникам по рисунку. Косам спрятал свой в торбу — он их много получил от Луки: на стены вешал и детям давал для игры. А Йорам сунул подарок за пазуху: он никому ничего не давал, а собирал в особый ларь и сам смотрел, когда хотел.
Стало темнеть. Йорам окосел, стал путать слова, опрокинул кувшин. И Косам, поругиваясь, начал собираться.
— Подожди! — окликнул его Лука. — Завтра я ухожу. Ты присмотри тут… Работу я спрятал за досками, в сарае. Если со мной что-нибудь случится — то снеси её в Кумран, в общину. Отдашь настоятелю Феофилу. Скажешь — от Луки… Это мой учитель. Он послал писать жизнь Иешуа.
Косам кивнул:
— Сделаю.
— А рисунки где спрятаны? — вдруг подал голос Йорам.
— В полых поленьях, что ты выдолбил. Свернуты и спрятаны.
— Закрыл с боков плотно? Как я учил?
— Да, — ответил Лука. — Ты их хорошо пригнал, надежно.
Помолчали, помогли подняться Йораму.
— А лучше не ходи никуда. Разве плохо здесь тебе?.. — Косам обвел рукой вокруг. — Везде римляне, псы лютые! Уже и сюда, в горы, добрались, проклятые!
— Если добрались — то и здесь появиться могут.
— Ну и что? Ты живешь себе тихо, один, в горах, пишешь что-то, читаешь… Вот рисунки рисуешь. Может, и не тронут. За что тебя трогать?
Лука отмахнулся:
— Чему быть — того не миновать. Нет, мне надо!
…Он лежал в темноте, но спать не мог. Теперь он пойдет… Увидеть лица, проникнуть в глаза, услышать мысли. Каждая божья тварь — это молчаливое море мыслей, с начала и до смерти. В этом море нужно плавать, но из него не выплыть до земной смерти… У каждого — свое море. А всё остальное — это море Бога. Его делить ни к чему — оно неделимо, для всех общее и родное. Можно черпать, сколько надо. Ведь надо мало. Но думают, что нужно много… Тут корень зла.
И еще — ему страстно захотелось увидеть женщин. Хотя бы одну, но обязательно красавицу, чтобы дух захватило, чтоб насмотреться вдоволь и унести с собой её красоту, и жить с ней, как с женой, и черпать из нее силы и радость. Не могут без Божьей руки произрастать эти живые цветы, где зреют зерна жизни и передается род. Жизнь — для живых. И в этом вся главная правда, другой нету. И он тоже жив. Бог, мир и Лука.
