Книга Посейдон - Пол Галлико

— Ататюрк о’кей, о’кей! — радостно воскликнул турок, услышав знакомое имя.

— Самое занятное заключается в том, — улыбнувшись, продолжал Мюллер, — что в этой глуши, в убогой хижине, действительно обязательно будет висеть парадный портрет Ататюрка. Ну, а что касается причины, по которой он решил пойти за нами… Может быть, по той же, по какой все мы, в свое время, последовали за Скоттом. Наверное, в личности Скотта имелось что-то и от Ататюрка.

— Я с удовольствием слушала бы дни и ночи напролет, как ты говоришь, — сказала Нонни.

— Возможно, этим тебе и придется заниматься в дальнейшем, — вздохнул Хьюби.

— Ну, что ж, Рого, — обратился к детективу Мартин. — Теперь ваша очередь. Мы вас слушаем.

Мы были близки

В темноте все ждали очередного рассказа. Детектив, похоже, не торопился начинать. Мюллер уже подумывал, что Рого отправит Мартина известно куда, как сыщик внезапно заговорил. При этом голос его зазвучал неожиданно мягко.

— Моя судьба могла бы сложиться по-другому. Я сын эмигранта из Италии, и в детстве сорвиголова. Отец держал маленький фруктовый магазинчик на углу Первой авеню и Шестой улицы. Драками и бесчисленными кражами из соседних лавок я доставлял ему столько хлопот! Но однажды наш священник, отец Таманьо, решил заняться мной: по его рекомендации меня приняли в боксерский клуб «Золотая перчатка». Я весьма преуспел там, даже стал чемпионом в своем весе. Потом наша команда ездила в Чикаго на соревнования. Мы выиграли со счетом девять-семь. Лично я победил нокаутом. Мне тогда еще подарили синий шелковый халат, где на спине золотом было вышито: «Майк Рого — чемпион „Золотой Перчатки“». Моя фотография появилась в местной газете. Понимаете, я как бы стал принадлежать уже не только себе, но и своей команде. Ну и с тех пор мне уже было неудобно красть или драться на улице. Я понял ответственность, которую налагало на меня звание чемпиона.

Может быть, я и стал бы спортсменом-профессионалом, потому что мне нравилось ездить на соревнования и бороться за свою команду, но только отец Таманьо этого не допустил. Он посоветовал мне поступить в школу полиции. Если бы не этот человек, я запросто мог бы стать панком, торгующим наркотиками, или обыкновенным мошенником, из тех, за кем сейчас я охочусь на своем участке.

Он замолчал, и все посчитали, что он закончил рассказ, но Рого вдруг снова заговорил:

— А ведь о Линде вы все неверно судили, мол, грубая и бездушная. Это жизнь сделала ее такой. Другая на ее месте давно бы сломалась…

— Да-да, — кивнула Джейн Шелби, — я почему-то сразу так и подумала.

— И не ошиблись, мэм, — продолжал Рого. — Ее сценическое имя было Линда Лэйн, а настоящее Косаско. Отец ее был пьяницей и тунеядцем, а мать зарабатывала на жизнь проституцией. Они жили в Огайо. В семье не было ни цента лишнего, и существовали они только на те деньги, которые удавалось заработать матери. В одиннадцать лет Линду изнасиловал ее собственный отец, а в четырнадцать местные хулиганы затащили ее на старую автостоянку и там по очереди воспользовались ею. В шестнадцать сама мать вывела Линду на улицу и стала торговать дочерью. — Рого помолчал и добавил: — С таким ужасом, надеюсь, никому из вас не приходилось сталкиваться.

Никто ему не ответил. Перед взором каждого вновь предстала эта несчастная женщина с кукольным лицом и сердцем, пронзенным страшным копьем.

— Но она не отчаивалась, не сдавалась. Она не собиралась быть такой же, как ее родители, — снова заговорил Рого. — Она сбежала в Лос-Анджелес, где пыталась устроиться хоть на какую-нибудь работу. На ее точеную фигурку клюнули местные мошенники, угонявшие автомобили. Она им помогала, на то и жила. Один негодяй обещал устроить девушку на киностудию, переспал с ней и бросил. Ей тогда повезло: у нее случился выкидыш.

В другой раз ей повезло меньше: ее засекли в машине вместе с угонщиком. Линда получила полтора года тюрьмы, но за хорошее поведение ее выпустили уже через четыре месяца. Потом ее заметил один помощник режиссера, тоже наобещал наивной девушке золотые горы.

Этот, правда, сдержал обещание, хотя и не до конца. Линда как будто пошла в гору, но однажды как-то ночью он далеко не трезвым возвращался от нее к жене, врезался на своей машине в столб и погиб.

Карьера Линды оборвалась. Тут бы ей и подумать о другой профессии, но она уже помешалась на сцене и ни о чем другом слышать не хотела. Ее снова заметили, худо-бедно обучили петь и танцевать и выпустили на Бродвее в мюзикле. Мюзикл провалился. Премьера стала настоящей катастрофой, критики порезвились на славу и в своих статьях живого места на Линде не оставили.

— Тогда-то вы у меня в магазине и восхищались этой девочкой, да? — вспомнил Мэнни Роузен.

— А вы знали о ее прошлом? — поинтересовался Мюллер.

— Конечно. Когда в нашем районе появляется новый человек, особенно из шоу-бизнеса, положение обязывает меня покопаться в архивах и выяснить о его личности все, что можно. Мне нужны были все ее связи, чтобы хотя бы примерно представлять, чего ожидать от этой особы, если она захочет задержаться в наших местах, а то и вовсе осесть.

— Вот это да! — не удержался Мартин.

— А я хоть и возненавидела ее, — вступила в беседу Нонни, — но пожалела. А теперь мне хочется, чтобы она снова очутилась здесь, вместе с нами.

— Но вы, Майк, никогда не говорили ей о том, что знаете ее прошлое, да? — поинтересовалась Джейн Шелби.

— А зачем мне было раскрываться? — пожал плечами Рого. — Я ведь понимал ее страх. Она боялась, как бы на Бродвее не объявился кто-нибудь из Лос-Анджелеса, кто мог бы просветить меня насчет ее «звездной» карьеры.

Он замолчал, и все погрузились в свои мысли.

Становилось невыносимо жарко. Казалось, легким не хватает воздуха. В темноте было слышно, как тяжело дышат все путешественники, но кто-то из них уже почти хрипел. Это напугало Мартина, и он включил свою лампу. Хрипела Белль Роузен. Ее муж сидел, прижавшись к стенке тоннеля спиной и уложив голову супруги себе на колени. Но даже в тусклом свете лампы, еле работавшей на подсевших батарейках, Мартин успел разглядеть, что лицо несчастной женщины нездорового землистого цвета.

Джеймс подумал, а много ли воздуха осталось на корабле. Они дышат уже тем воздухом, который продолжает удерживать судно на плаву, или же у них еще оставался небольшой «карман» на корме, кислород в котором явно подходил к концу?

Казалось, больше никто разговаривать не хочет, и когда Рого смолк, беседа иссякла сама собой. Мартина это не устроило. Он обязан отвлекать своих товарищей от невеселых мыслей. И потому он начал:

— Мисс Кинсэйл, вот вы как-то тут сказали, что всем нам цены нет. А что можете вы рассказать нам о себе самой? Что в вас такого особенного?

Там, где рядом с Джейн Шелби устроилась мисс Кинсэйл, послышался шорох.

— Ну что вы! — воскликнула Мэри Кинсэйл. — Я говорила только о вас. Что касается меня, то я не слишком интересная особа. — Она помолчала и добавила: — Но, конечно, семья у меня замечательная и очень дружная. Мы сами родом из Норфолка. У нас было великолепное поместье. Я с детства помню его. Помню огромный сад, многочисленную прислугу, горничных и, конечно, старенькую няню, которой сейчас, наверное, уже давно перевалило за восемьдесят. Помню, как живший по соседству граф Уолдринхэм всегда просил разрешения поохотиться в наших угодьях. — И она принялась описывать дом — настоящий дворец. Выходило, что мисс Кинсэйл из старинного рода. Что же она делает в банке лондонского предместья?