Книга Самая легкая лодка в мире - Юрий Коваль

«Боже мой! – думал я. – А я-то ссорюсь из-за него с Орловым, не пускаю в лодку девушку, которую, черт побери, почти что полулюблю. А он – вяжет мне назло».

Капитану-фотографу я просто-напросто надоел. Несколько дней подряд терпел он меня, мои слова, мои суждения, а может быть, и глупые поступки. Капитан устал от меня, и его неожиданно прорвало.

«Хоть мы и плаваем в одной лодке, – как бы говорил капитан, – а совсем разные люди».

– Положи спицы, – сказал я. – Надо нам плыть.

– Вот повяжу с полчасика, и поплывем, – ответил капитан. – А то он не хочет, значит, никто не должен.

– А ну брось спицы! – крикнул я. – Брось немедленно.

– Ни за что. Я давно мечтал вязать. Мне нужен свитер.

В глазах у меня потемнело. Я подпрыгнул, вырвал спицы из рук капитана и бросил со звоном на пол.

– Или спицы, или лодка! – задыхаясь, крикнул я. – Выбирай!

Капитан вскочил с места, как теленок, наклонил голову, будто собираясь бодаться. Леха Хоботов бросил спицы и стал принакручивать правой рукой, целясь мне в ухо.

Кум, однако, перехватил руку его.

– Ты что, нельзя! На место! – сказал кум. – Он же из Москвы…

– Хочу вязать… хочу вязать, – насупившись, бубнил капитан. – Что я тебе сделал?

– Пускай вяжет человек, – сказал Леха, убирая руку в карман. – А то спицами бросаетесь на пол.

– А ты, Леха, помолчи, – сказал я. – Ты со своими руками разберись. То она у него вяжет, то летает. Выбери что-то одно. Или – вязать, или – летать.

– У Лехи рука хоть и летающая, но трудовая, – сказал кум. – Мы его нарочно так приучиваем, чтоб его рука не только в воздухе болталась, но и делом занялась.

– Не верю, – сказал я, – не верю, чтоб летающая рука вязала варежки. Все ваше вязанье для отвода глаз. Не понимаю только, от чего вы наши глаза отводите.

– Мы любим вязать в свободное время, – сказал кум членораздельно, глядя мне в глаза. – И никому ничего не отводим.

– Вы просто не хотите, чтоб мы плыли дальше. Это Папашка велел остановить нас?

– Что за глупость? Что вы придумали? Никакого Папашки и на свете-то нет. Ну а плыть вам дальше не советую. Опасно – болота, топи. Пожили бы здесь, у Шуры, – рыбалка, грибы, ягоды. И ваши друзья с вами – Орлов, Клара…

– А где они сейчас, Орлов и Клара? – спросил я, глядя куму в глаза.

– Да здесь они, неподалеку. Пошли прогуляться, на звезды поглядеть.

– Ерунда, – сказал я. – Их здесь и вовсе не было. Настоящие Орлов и Клара в Москве сидят, а эти – поддельные, мыльные пузыри.

– Да уж, – неожиданно и обиженно вставил капитан, – сам с Кларой целовался, а теперь – пузыри.

– Сдуру я могу и с пузырем поцеловаться, – сказал я. – Но где сейчас Клара? Где? Возникла на миг – и пропала.

– А ведь в жизни всегда так, – сказал неожиданно шурин. – Возникнет на миг – и пропадет. И ты, и я, и все мы.

– Но мы с капитаном пока еще не пропали, – сказал я. – Брось спицы. Мы плывем дальше.

– Куда это вы плывете? – прищурился шурин. – Папашку, что ль, искать?

– Да нет, так просто поплывем, сами по себе. А Папашка, если надо, сам нас найдет.

– Вот это верно, – засмеялся шурин. – Но, по правде говоря, Папашка вас давно уже нашел.

– Как это? – не понял капитан.

– А так, – ответил шурин. – Папашка – это я.

Глава XXXIIРазговор с кустами козьей ивы

Капитан-фотограф все-таки не удержал спицы в руках. Со звоном упали они на пол, клубок шерсти покатился под стол.

– Так вот кто Папашка… – заикнулся капитан. – А я-то думал…

– Да, я – Папашка, – подтвердил шурин. – А дядя Кузя с Лехой – моя бригада.

Шурин гордо оглядывался. Его некрупные малоголубые глаза с большим достоинством мигали над щеками.

– Самый незаметный, самый скромный, – сказал капитан. – Его бьют по щекам, он падает на пол, и он же – Папашка.

– Пускай бьют, – сказал шурин. – Пускай тиранят. Но Папашка – это я.

– И он еще вяжет! – воскликнул капитан.

– Да, я вяжу, – скромно подтвердил шурин. – Вяжу носок для каменной ноги. Скажу вам честно, что в крапиве валяется вовсе не памятник культуры. Это моя собственная запасная нога. Ей бывает холодно во время заморозков. Конечно, я мог заказать этот носок Лехе или дяде Кузе, но решил связать носок для своей ноги собственноручно. Ей это будет приятно, потому что пользуюсь я ей сейчас редко, тяжеловата. Пусть хоть погреется бедняга моя.

Выслушав всю эту ерунду, кум Кузя и Леха Хоботов закатили глаза, сложили руки на груди и стали глядеть в потолок, выражая тем самым свою печаль по поводу одиночества каменной ноги.

Я не выдержал и засмеялся.

– Что тут смешного? – нахмурился шурин. – Окаменелая нога валяется в крапиве, ей одиноко, холодно, неуютно.

– Жалко ногу, – сказал я, – но просто смешно слушать все это вранье. Шурин Шура – Папашка, ну, уморили! Кому нужен Папашка, который вяжет носки, подставляет свою морду под удары летающей руки! Это не Папашка – это дубина стоеросовая!

– Почему же нельзя прикинуться? – сказал шурин. – Я скромный.

– Нельзя, никак нельзя прикидываться, – сказал я. – Настоящий Папашка – это остров, тонущий в озере, это ночь, которая давит на сердце, это два дергача.

Сам не знаю для чего, я вскочил с места, подлетел к шурину и слегка дернул его за нос.

– О! – закричал ошеломленный Шура, а я побежал к двери, и сразу же ринулась за мной летающая Лехина рука. Забыл, забыл-таки Леха Хоботов, что я – москвич! Уж не знаю, что хотела сделать со мною его рука – поймать ли, задержать, дать по шее, но не был бы я москвичом, если б вдруг на пороге не прищемил дверью Лехину конечность, а дверь заклинил на крючок.

В непролазной, прочной и безымянной тьме добежал я до берега и увидел светлую лодку на черной воде. Я прыгнул на свое бамбуковое место, и «Одуванчик» сразу вынес меня на середину реки. Я и весла-то взять не успел, а «Одуванчик» уже летел по реке подальше от шуршуриного дома.

Есть на свете такие люди, которые умеют убегать.

Сидят, сидят вместе со всеми за дружеским столом, едят, пьют, смеются – и вдруг вскакивают, хлопают дверью – и бегут!

За ними гонятся, кричат, извиняются, уговаривают, а они бегут, бегут, убегают. А потом уж падают в траву и плачут.

Мне такие люди не очень нравятся, но я, между прочим, и сам такой человек. Не знаю почему, но порой я и сам так вскакивал и убегал, прятался и плакал, а потом уж бежал дальше. Где бы я ни был, где бы ни жил, я в конце концов обязательно оттуда убегал, только скорость убега была разной – то помедленней, то побыстрей.