Книга Никто, кроме президента - Лев Гурский

Литчасть, в итоге, обнаружилась на месте прежних директорских апартаментов, а завлит Ирка Ручьева, которую я тоже не видел после реконструкции, помолодела еще лет на десять. Она сидела среди рулонов афиш, телефонов, папок и пепельниц и курила с отрешенным лицом испанского витязя на распутье: свернешь направо – твой Росинант дуба даст, налево – верный Санчо перекинется, прямо пойдешь – тебе самому по медному тазику настучат.

– Сумасшедший дом, Макс! – сказала она вместо приветствия. – Театр имени Кащенко. Форменный бедлам. Нашу цацу упрашивают, а она ножками сучит и всех посылает далеко.

– И что, нет никаких шансов на успех? – полюбопытствовал я.

– Некоторые думают, что еще есть. – Ирка пожала плечами. – Директор битый час у нее в ногах валялся: результат нулевой. Теперь главный дирижер пошел валяться. Ну идем, я тебя отведу к ее гримерке, сам увидишь. Только газетку какую-нибудь с собой захвати – подстелить. Да ладно, брось, я же все понимаю: тебя прислали уговаривать нашу приму от имени ФСБ, так?

– Нечто в этом роде, – ответил я, радуясь про себя, что могу ей ничего не объяснять. Умная Ирка сама придумывает версии и сама потом в них верит. – Далеко нам идти?

– Не-а. – Ручьева загасила бычок. – От бывшего портика левый коридор, параллельно Копьевскому переулку. И два лестничных пролета вниз. Да ты сам догадаешься, по звукам, когда будем подходить. Там такой плач стоит – Ярославне не снилось.

От гримерки с надписью «С. Васильчикова» и впрямь слышался густой ор. У входа толпились человек двадцать мужчин и женщин – кто в балетных пачках, кто в трико, кто во фраках, кто в боярских кафтанах на голое тело – и жадно-боязливо внимали громким крикам за дверью. В ту секунду, когда мы приблизились, дверь распахнулась и из нее вылетел красный распаренный джентльмен в темном элегантном костюме и галстуке-бабочке. На широком мясистом носу еле удерживались запотевшие очки.

– Ирина Анатольевна! – вскричал распаренный, увидев Ирку. – Я этого больше не вынесу! Скорее! Дайте мне яду!

Ручьева выхватила откуда-то из воздуха открытую бутылку коньяка и сунула ему в руки. Джентльмен трижды булькнул из горла, чуть отдышался, утерся рукавом. После чего, воровато оглянувшись на дверь, шепотом произнес короткое матерное слово из пяти букв. И побыстрее слинял с поля боя.

Возникла пауза. Затем в сторону гримерки Васильчиковой с энтузиазмом приговоренного к смерти двинулся маленький худой боярин. «Ты про льготы, про льготы ей скажи… – суетливо напутствовали его из толпы. – Про подъемные к празднику и гастрольные выплаты… Еще про надбавки за стаж не забудь, про премьерный коэффициент… Давай-давай, иди, не трусь!»

Худой боярин перекрестился и исчез за дверью. Через секунду ор возобновился. Солировала, как и раньше, балетная прима. Голос ее собеседника практически не был слышен.

– Теперь председатель профкома отдувается, – сообщила мне Ирка. – Без толку, конечно, он для нее не фигура. Плевать она хотела на наш коэффициент, у нее свой домик в Париже… Ну чего, пойдешь следующим или уже передумал?

Увиденное меня не вдохновило. Зазря валяться в ногах балерины от имени ФСБ мне хотелось меньше всего. Но и силовые методы в духе нашего Сердюка тут были бессильны.

– Слушай, Ир, – спросил я, отведя Ручьеву подальше от гримерки, – а вы что, не можете сегодня просто заменить спектакль? Ну не «Марфа-посадница», а какой-то другой, без нее?

– В том-то и беда, что нет! – печально сказала Ирка. – Либо «Марфа», либо пустой вечер. У нас на плановой замене стояла «Матрица», премьерный оперный показ. И представляешь, буквально позавчера Андрюшка Ллойд Уэббер тоже штуку отмочил: прислал из Лондона факс, где наотрез отказывается давать «добро». Не желаю, дескать, хоть убей, чтобы партию Нео пел мистер Басков. Он, мол, прыгает плохо. Всю кассу нам зарезал!.. Короче, если Света, гадина наша, сейчас не передумает, мы в полном пролете.

– Подожди-ка, – спохватился я, – но поссорились-то у вас двое! А почему никто не уломает вашего режиссера, Кунадзе? Тут ведь, как я понимаю, можно зайти с другого бока: не Магомет к горе, так гора к нему. И то, и другое вас устроит. Как только он перед ней извинится, спорам конец…

Ручьева покрутила пальцем возле виска:

– Артем? Извинится? К нему с этим никто даже близко не подходил. Он же гордый горец, пойми! У него железобетонные принципы. По сравнению с ними все капризы Васильчиковой – детский лепет на лужайке. Раз он уперся на своем, то все, его не сдвинешь. Никогда не пойдет на попятный, хоть тресни, даже когда не прав. Но сейчас-то он прав на все сто: наша цаца перебирает с весом… Нет, Максик, тут глухо. Артем – кремень. А уж тебе к нему вообще бесполезняк соваться. Он ваших терпеть не может. Его, чтоб ты знал, еще при коммунистах КГБ вовсю доставало. Он там по молодости какое-то письмо подписывал, а когда на него насели, никого не сдал! И на два года вместо Москвы загремел в Великий Устюг, очередным в кукольный театр…

Ручьева еще не досказала, а я уже знал, что делать.

– Ты гениальная женщина! Спасибо! – Я чмокнул в щеку оторопевшую Ирку. – Где его комната? Проведи меня к нему, я хочу видеть этого человека! И еще попутно вопрос, уже тебе: как бы мне срочно раздобыть корзину цветов и трехцветную ленточку?..

Когда я постучался и заглянул в кабинет режиссера «Марфы-посадницы», Артем Иванович Кунадзе мрачно читал «Свободную газету». Подняв голову, он первым делом увидел российский триколор, потом большую корзину с розами на своем столе, а затем уж – радостного придурка меня.

– Максим Лаптев, – улыбаясь во весь рот, представился я и протянул руку. – Федеральная служба Безопасности.

– Что вам угодно? – холодно спросил маэстро. Мою протянутую руку он как бы вовсе не заметил. – Если вы явились сюда затем, чтобы уговаривать меня взять свои слова обратно…

– Нет-нет, что вы! – замахал я руками. – Наоборот! Вы все сделали абсолютно правильно, браво! От имени и по поручению руководства ФСБ хочу поблагодарить вас за ваш своевременный граждански-патриотический поступок. Сейчас на самом высоком уровне нашего ведомства решается вопрос о ценном подарке для вас, а пока примите устную благодарность и цветы.

Я пододвинул к нему цветы. Кунадзе мигом отпихнул их обратно. Я был настойчив, но и режиссер не отступал. Минуты три мы молча перепихивали корзину раздора туда-сюда, сталкивая со стола книги и журналы, пока, наконец, она не улетела куда-то под стол.

– Что все это значит? – выкрикнул маэстро, тяжело дыша. – Что за намеки вы тут себе позволяете? Какой, на хрен, поступок?!

– Уж ладно вам! – с интимной хитрецой, как свой своему, я подмигнул Артему Ивановичу. – Мы понимаем. Генерал так прямо и выразился: учитесь, мол, все сделано на уровне хорошего спецмероприятия. И спектакль не выйдет, и вины его как будто нет, пусть за все Васильчикова отдувается. Мы, говорит, теперь не имеем права ничего запрещать, поэтому я рад, что товарищ Кунадзе сам все вовремя осознал и очень культурно притормозил.