Книга Банда 7 - Виктор Пронин

Наступила тишина, наполненная взаимным разглядыванием друг друга. Каждый хотел уловить смешинку в глазах другого: дескать, шутка все это, смех и юмор на исходе второй бутылки, а единственный достойный выход из неловкости — дружный хохот. Но никто не хохотал, и смешинки никто ни в чьих глазах не обнаружил. Просто стояла тишина, и в этой тишине вдруг прозвучал голос Шаланды:

— А я?

И все повернулись к Шаланде. Тот сидел с каменным красным лицом, какое бывало у Шаланды не от выпитого, а от острой обиды и оскорбленности.

Первым пришел в себя Пафнутьев.

— А что, Жора, и о тебе мы подробно говорили, с любовью можно сказать, даже не побоюсь этого слова — с нежностью. И Худолей готов оплатить твою поездку, столь необходимую в нашем затянувшемся расследовании.

— А я в этом не нуждаюсь, — еще более окаменел Шаланда.

— Что скажешь, Худолей? — спросил Пафнутьев.

— Я все сказал, — Худолей обвел всех взглядом. — За счастливую поездку в Италию! Только это, Георгий Георгиевич, — повернулся он к Шаланде, — а начальник вас отпустит?

Шаланда помолчал, поворочал желваками, посмотрел на водку в своем стакане и поднял глаза.

— За Италию! — сказал он.

Поскольку мясо кончилось и водка тоже, Халандовский молча поднялся, подхватил со стола тарелку, бутылку и удалился на кухню. Вернулся он через минуту-другую. В одной руке у него была заиндевевшая бутылка с неразличимой этикеткой, во второй — тарелка с громадной, в ладонь величиной холодной котлетой.

— Заседание продолжается, — сказал он, устанавливая все это на стол. — Слушаем тебя, Паша.

Пафнутьев некоторое время сидел, уставившись в стол, потом положил себе в тарелку кусочек котлеты, зачем-то понюхал его, чуть отодвинул от себя, чтобы было куда поставить локти.

— Значит, так, — сказал он. — Только что, за столом возникла новая, невиданная доселе банда. В нее вошли профессионалы высокого класса, люди отчаянные и самоотверженные до безрассудства. Некоторые это уже доказали на деле, — Пафнутьев в упор посмотрел на Худолея. — Согласен?

Худолей молча развел руки в стороны: дескать, как, Паша, скажешь, как скажешь.

— Летим чартерным рейсом от «Роксаны». Некоторые уже получили приглашение от руководства фирмы.

— Я не получал, — оскорбленно сказал Шаланда.

— Получишь. Летим в разных салонах самолета, едем в разных концах автобуса, в гостинице живем в разных номерах. Наша задача всячески показывать, что друг друга не знаем, а если кто с кем и знаком, то слегка, где-то когда-то встречались, пересекались, перезванивались. Не более того. Ни Пахомова, ни Сысцов не знают нас всех, меня с Шаландой, конечно, знают. В поездке мы оказались случайно, а если Шаланда поедет с женой, что очень желательно, то все свое свободное время он будет уделять этой достойной женщине.

— У нас будет несвободное время?

— И очень много. По ночам в основном. Я же сказал — банда. Может быть, последняя высокопрофессиональная банда. Поэтому мы должны проявить истинное мастерство, чтобы оправдать возложенные на нас надежды.

— А кто их на нас возложил? — спросил Шаланда.

— Присутствующий здесь Худолей.

— А мы, выходит, должны оправдать?

— Да, — кивнул Пафнутьев. — По некоторым данным, Жора, женщина, которую ты считаешь убийцей...

— Юшкова, что ли?

— Да, Юшкова... Так вот, по некоторым данным, она находится в Италии. Худолей не пожалеет ничего, чтобы вернуть ее обратно.

— С какой целью?

— Для совместного проживания.

— В смысле... — начал было Шаланда, но Пафнутьев его перебил:

— И в этом смысле тоже.

— А как же убийство?

— Найдем другого. Для нас это не составит большого труда.

— А Юшкову выпустим на волю?

— Нет, на волю мы ее не отпустим. Отдадим Худолею. Для совместного опять же проживания.

— И для этого летим в Италию?

— Да. Может быть, красоты посмотрим, винца хлебнем итальянского, на ихних красоток полюбуемся. Хотя, как заверили меня знающие люди, красотки у них жидковаты, с нашими им не тягаться. И хотя я никогда не был в Италии, с этим полностью согласен.

— Не глядя?! — возмутился Шаланда.

— Ты видел Свету Юшкову?

— Ну!

— И после этого у тебя остались сомнения?

Вместо ответа Шаланда крякнул, взял бутылку с уже подтекающим инеем, свинтил пробку и разлил по стаканам тяжелую, промороженную водку. Движения его были спокойны и уверенны. Он видел, что никто не шутит над ним глупых шуток, никто не показывает пальцем и не разговаривает с ним тоном глумливым и насмешливым.

— И нас ничто не остановит? — спросил Халандовский.

— Только коровье бешенство! — твердым голосом сказал Шаланда. — Если оно, конечно, поразит эту самую... как ее... Италию.

* * *

Самые дикие и сумасшедшие идеи неожиданно обретают убедительность и силу, будучи произнесенными вслух. Слова наливаются вполне материальной тяжестью и, как булыжники, послушно укладываются в стены откровенно фантастических затей. Обыкновенное объяснение в любви рвет судьбы людские, создает судьбы. Великие географические открытия начинались с того, что какой-то блаженный произносил нечто несусветное. Но когда замолкал издевательский хохот, все начинали чувствовать, что произнесенные слова прямо на глазах обретают некую силу, вторгаются в сознание и становятся вполне осуществимой работой.

Да что там географические открытия!

А революции?

А войны?

А бунты — кровавые и бессмысленные?

Поэтому, когда наши герои оказались в самолете, рассекающем куцее воздушное пространство Европы...

Так ли уж это было удивительно?

Ничуть.

Так ли уж это невозможно?

Да ничуть!

Ребята, мы за день совершаем столько невозможного, столько совершенно невероятного, что нашим правдивым рассказам уже через год никто не верит.

А сколько мы совершаем всего по ночам, ребята! К следующей ночи, случается, сами себе не верим — да с нами ли это было? Да мы ли решились на подобное? Сумасшедшие звонки из залитой дождем телефонной будки, авантюрные перелеты в города, где ты никогда не был, но уверен, почему-то уверен, что именно там затаилось твое счастье, а цыганские пляски в предутреннем ресторане, эти слепяще алые юбки, полыхающие в свете прожекторов, пустынные, темные коридоры незнакомой гостиницы, по которым ты пробираешься с бутылкой коньяка и с блюдечком, в котором сиротливо лежат опять же алые помидоры... Потом — те же коридоры, но ты уже с пустой бутылкой коньяка и с обесчещенным блюдечком...