Книга Банда 7 - Виктор Пронин

— Меня Худолей в этом убедил.

— Ничего подобного! — воскликнул Худолей. — Я тебя, Паша, убеждал только в том, что ты умный. А это далеко не одно и то же! Хитрость гораздо выше ума, благороднее, гуманнее.

— Как я понимаю, — подал голос Шаланда, — у нас в любом случае найдется что выпить.

— Прошу! — возвестил Халандовский, когда большая бутылка, покрытая мохнатым инеем, уже стояла на столе. Он взял ее своей жаркой ладонью, с хрустом свинтил пробку и разлил тяжело льющуюся водку в большие стаканы с толстыми днищами. Когда Халандовский вернул бутылку на стол, на поверхности отпечаталась его ладонь со всеми линиями, крестиками, бугорками и впадинами, которые выдавали судьбу путаную, бестолковую, но счастливую. — Выпьем за победу над силами зла... Как мы их понимаем.

— Как приятно оказаться в руках профессионала, — сказал Пафнутьев, втыкая вилку в мясо и отрезая себе щедрый кусок.

Когда закончилась первая бутылка, Халандовский отнес ее на кухню, вернулся точно с такой же и поставил точно на то же место, где стояла первая, от которой остался лишь кружок воды. Сев на свое место, он вопросительно посмотрел на Пафнутьева.

— Паша, ты нашел убийцу?

— Нет.

— А ты, Жора? — спросил он у Шаланды.

— К сожалению...

— К сожалению, да, или, к сожалению, нет?

— Нет, — тяжко вздохнул Шаланда.

— А почему, ребята?

— Ты так ставишь вопрос, будто знаешь ответ, — сказал Пафнутьев.

— Ответа не знаю, но мысль имею. — Халандовский опять бесстрашно взял бутылку, настолько обросшую инеем, что не видно было ни самой этикетки, ни того, что на ней написано. Когда он вернул бутылку на стол, на ней оказались отпечатанными линии жизни, сердца, ума, бугорок Венеры и прочие подробности тайной халандовской жизни.

— Мысль — это хорошо, — сказал Пафнутьев одобрительно. — Мысль — это всегда хорошо. Без мысли плохо.

— Я вот, Паша, о чем подумал, — невозмутимо продолжал Халандовский. — Все, кто хоть как-то причастен к этому делу, все они немного убийцы. Так ли уж важно, кто полоснул ножом по горлу, кто опустил чугунную сковородку на голову?

— Знаешь, Аркаша, мне бы найти хотя бы того, кто ножом полоснул, хотя бы того, кто сковородку использовал не по назначению. А с остальными я уж ладно... как-нибудь.

— Ты с ними уже общался. Потому и не узнал убийцу, что преступление распределено между многими людьми, которые питаются кровью этих девочек. Хоть капельку крови, но найдешь на каждом.

— На каждом я уже нашел. За капельку крови не сажают, мне бы того найти, кто всю ее выпустил. А ты, Жора, что скажешь? — спросил Пафнутьев.

Шаланда в задумчивости выпил свою водку, не торопясь, сунул в рот кусок мяса, положил вилку на стол.

— Мы его возьмем. Кто бы он ни был, — Шаланда в упор посмотрел на Худолея, давая понять, что слова и к нему относятся.

— Вы имеете в виду Свету?

— Кто бы он ни был, — повторил Шаланда.

— Убийца мужчина, — сказал Пафнутьев. — Это точно.

— Ты уверен? — вскинул брови Шаланда.

— Одна из женщин была беременна.

— Ну и что? — не понял Шаланда.

— У меня такое чувство, — серьезно проговорил Пафнутьев, — что забеременеть она могла только от мужчины. От женщины маловероятно.

— Смелое предположение, — хмыкнул Халандовский. — Но я вынужден с ним согласиться.

— Скажи, Жора, — обратился Пафнутьев к Шаланде, — к тебе были звонки со стороны? Я имею в виду — по поводу этих убийств?

— Со стороны? Были. Из Москвы звонили, из моей конторы... С телевидения, из газет было несколько звонков...

— Сысцов звонил?

— А знаешь, звонил! — почему-то обрадовался Шаланда. — Не то вчера, не то позавчера... Да нет же, вчера и звонил! Как я понял, он переживает за репутацию своей фирмы. У него туристическая фирма, забыл, как называется, певичка такая есть... Женское имя...

— "Роксана", — подсказал Пафнутьев.

— Точно! «Роксана». Так в чем суть... Эти девочки, ну, которых убили... Они ездили от этой фирмы куда-то за рубеж... В Италию. Он даже город назвал...

— Римини.

— Правильно, Римини! Сысцов и попросил, чтобы фирму его не слишком полоскали в прессе, на телевидении... В общем-то, вполне разумное пожелание.

— Меня не поминал? — спросил Пафнутьев.

— А чего ему тебя поминать? — удивился Шаланда. — Хотя нет, подожди... Что-то такое в нашем разговоре промелькнуло... Сейчас вспомню... Значит, так, это я сказал, это он сказал... А потом и говорит... Заковыристо так выразился... Сказал, что имел с тобой приятную и продолжительную беседу, что начальник твой, Шевелев, очень тобой доволен, повысить тебя собирается.

— На свою должность определит? — спросил Пафнутьев. — А сам куда?

— Не могу знать, — ответил Шаланда. — Но велел передавать тебе привет и наилучшие пожелания. У нас, говорит, с Павлом Николаевичем давняя и плодотворная дружба.

— Колотится мужик, — пробормотал Пафнутьев.

— Морда в пуху, — сказал Худолей. — Чует мое бедное сердце — морда у него в пуху. Ладно, Паша, разберемся.

— С твоей помощью.

— Тогда за Италию! — Худолей едва ли не первый раз осмелился предложить тост, обычно ему хватало тех пожеланий, которые высказывали старшие товарищи.

— А чего за нее пить-то? — не понял Халандовский. — Что у них там? Землетрясение? Наводнение? Сход лавин? Всеобщее одичание? Коровье бешенство?

— Всего понемножку, — ответил Худолей. — Мы с Пашей на днях летим в Италию. Да, Паша?

— Летим, — кивнул Пафнутьев.

— Так, — Халандовский положил вилку на стол и уставился невидящим взглядом в пространство. Шаланда тоже положил вилку на стол и удивленно переводил взгляд с Пафнутьева на Худолея и обратно.

— Не понял, — сказал он наконец.

— В Римини летим, — пояснил Худолей. — У нас там знакомых видимо-невидимо. И все одна другой краше.

— А я? — спросил Халандовский.

— А что ты? — не понял Пафнутьев.

— Меня на кого оставляете?

— Ну это... В общем-то, оно по-всякому... — забормотал Пафнутьев в полной растерянности.

— Паша, а совесть? А мужское достоинство? А честь? Где все это? Куда ты все это засунул?

— Видишь ли, Аркаша, — уже тверже заговорил Пафнутьев. — Ты просто не дал Худолею закончить. Он хотел сказать, что ты тоже летишь в Римини. Более того, Худолей берется финансировать нашу поездку. И Андрею он намекнул. Все четверо летим, иначе и быть не может. Напрасно ты, Аркаша, возникаешь, напрасно.