Книга Жди меня, когда небо окрасится в розовый - Марат Маратович Мусабиров

смерти Адама, однако будто бы стали ниже. Мне поплохело.

– Ч-что с погодой?.. – поинтересовался я без особой интонации, придерживая голову.

– Да вот, зима решила не заканчиваться. Еще с неделю будут заморозки, только потом потеплеет. Ты даже не знал, что так уже два дня метет. Но к обеду всё должно успокоиться.

– Ясно. А куда ты меня ведешь?

– Как куда? Сначала сходим в ресторан, поедим пиццы, мороженого, а потом на свалку съездим, постреляем. Как обычно, в общем, только с сюрпризом для тебя!

– Сюр… призом?

– Ага. Короче, давай будь веселее! Прошу, хотя бы на этот день. Я очень нуждаюсь в тебе сегодня и не хочу видеть тебя таким.

Я посмотрел в ее глаза, блестевшие особой, сестринской заботой, и глубоко вздохнул. «Хотя бы на этот день? А смысл тогда грустить потом?.. А грущу ли я вообще? Ничего же не чувствую…»

– Ладно, – сказал я, стараясь наполнить ответ эмоцией, скривив губы во что-то наподобие улыбки.

И мы вдвоем пошли в излюбленный Мирай общепит.

* * *

Каким-то чудесным способом Мирай вытянула меня из трясины мрака и печали. К обеду мое настроение подтянулось, от неистребимой апатии и пропащего самокопания до состояния «я могу как-то реагировать на всё вокруг». В начале прогулки, правда, было совсем неуютно, однако уже в ресторане я мог вполне себе спокойно сидеть за столом. Всё это время с Мирай не сходило то выражение лица, которое так и кричало о желании поразить меня каким-нибудь неожиданным образом. Она смеялась, сама пыталась меня рассмешить, но тщетно; единственное, на что могли рассчитывать ее веселые глазки, – это едва ли заметная ухмылка, да и та с тенью грусти.

После пиццы Мирай съела свое любимое черничное мороженое. Она уговорила меня на то, чтобы я откусил пару раз от ее рожка. Я заметил, как снова краснею, снова испытываю неловкость. И даже на какое-то время позабыл о смерти Адама. Это изумило меня: я не думал, что можно так легко отвлечься. Но, конечно, как только вновь вспоминал друга, так опять впадал в меланхолию. Такой перепад настроения, верно, не пошел мне на пользу: какое-то время в продолжение моциона мне было не по себе.

Пришел час стрельбы на свалке. Тут-то и случился очередной переломный эпизод.

Погода взаправду стала лучше еще к обеду. К трем часам так и вовсе были видны проблески синевы в небе. Я подумал, что это хороший знак. Однако ошибался.

Мирай неизменно стреляла по мишеням, радовалась попаданиям и делилась радостью со мной. В один момент я решил поинтересоваться у нее:

– Как твои дела в школе?

Тогда я позабыл о том, насколько же она ненавидит этот вопрос.

Мирай перестала жать на спусковой крючок, опустила руки и наклонила голову вперед, а затем повернулась ко мне. Ее взгляд не выказывал ничего, кроме страха.

– Знаешь, вот я уже не просто ненавижу школу, – сказала Мирай таким хрустальным голосом, что, казалось, он вот-вот сломается. – Я ее боюсь. Боюсь всей ее атмосферы. На уроках, на переменах постоянная тревога. Это ненормально. И когда ненависть перерастает в фобию, это страшно. Очень страшно.

– Оу. Прости. Вылетело из головы, что о школе тебя лучше не спрашивать. Ты же уже выпускаешься в этом году?

– Да. Совсем скоро. Несмотря на потуги Кэна Пола выкинуть меня, мне позволили окончить обучение…

Прошло не меньше тридцати секунд, прежде чем она продолжила говорить:

– Сейчас расскажу тебе кое-что. Только тебе. Больше никому не рассказывала. Я переводилась раз в средней школе. Помнишь, я говорила про «подруг», которые у меня когда-то были? Так вот, они были в первой. Когда мы перестали общаться, вскоре я переехала и перешла в новую школу. Там попыталась влиться в коллектив, но тот меня не принял. Мне вежливо сказали, что я слишком отличаюсь от них и мне рядом с ними не место. Прошло время. И всякий раз, как я смотрела на компании в нашем классе, что собираются на переменах и после занятий, мне было завидно. Я смотрела и думала: «Хочу так же». Попыталась во второй раз влиться в коллектив. Там меня еще раз поставили на место и стали жестоко игнорировать всем классом. Я терпела. Настало время старшей школы. Там меня сразу не восприняли как участника класса. Мало того, надо мной начали издеваться из-за цвета моих волос, как будто он должен их волновать! Кому-то не нравилась моя хорошая успеваемость. Я снизила ее. Так меня стали упрекать в том, что я больше не вытягиваю, мол, глупая совсем, ха-ха. От этого еще учителя ко мне стали относиться хуже, ведь я стала посредственной ученицей, – на такую не стоит обращать внимание и тратить свое время. Потом, чтобы мама не расстраивалась, приходилось со слезами на глазах зубрить, зубрить, зубрить и зубрить! И это было бессмысленно для школы, ведь я только укрепила статус чудачки. Дальше ты уже сам понимаешь… сплошной мрак. Отторжение ото всех. Их издевки, игнорирование просьб перестать, учебное давление…

Тут Мирай издала такой звук, будто набрала воздух сквозь стиснутые зубы.

– Ненавижу. Презираю. Был еще как-то случай… Я после одного из уроков пошла в столовую, купила обед, а потом ко мне подошел учитель, который требовал с меня долг за прошлый урок. Он был не в настроении, а я была очень голодной. Я так и сказала ему, дескать, сейчас ем, оставьте меня в покое, зайду к вам позже. А он мне не поверил. Решил, что я вру. Пригрозил вызовом родителей в учительскую. Ну а в итоге просто взял и выкинул всю мою еду на пол и закричал: «Или ты идешь сейчас со мной, или остаешься тут и жрешь с пола!» После такого его, конечно, уволили. Но осадок, знаешь ли, остался. И такое со мной всю жизнь. Ко мне относятся хуже просто потому, что я существую. И у этого будто бы нет причины – словно аксиома, так и должно быть. Я с этим не согласна. И потому хочу доказать, что могу влиять на окружение. Доказать, что я могу быть услышана.

Мирай посмотрела на меня так, будто я ее последняя надежда, будто она вопрошала о чем-то. Этот словесный каскад тронул меня настолько, что, мне показалось, я вернулся к обычному состоянию. Я и не знал таких подробностей ее школьных похождений. Появилось ощущение, что всё, что рассказывала Мирай три-четыре года назад, – детский лепет по сравнению с тем, что я услышал сейчас. Из-за ветра у меня слезились глаза, но вполне могло быть, что слезились они не только от него. В одно чувство слились переживание, испуг и недопонимание. Последнее касалось сказанных Мирай слов в конце.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

Но моя возлюбленная не разрешила недоумение. Внезапно она подошла ко мне вплотную, и ее