Книга Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На месте разбивал палатку, разводил костер, кипятил воду для чая и лапши – окунал лицо в дым, стараясь пропахнуть насквозь. Прислушиваясь к звукам леса, принюхиваясь к запахам озера, вспоминал Таштыг, Успенку, Жайму. Вспоминал деда, отца. И говорил с сыном – каждый раз. Объясняя все свои действия – вот валежник собираем, вот закладываем в золу картошку, вот бросаем в кипящий котелок горсть черного чая вперемешку с чабрецом – на природе лучше пить чай с травами. Много рассказывал про отца – настоящего таежника-геолога…
В один день я снова приехал на озеро к ночи. Погрузился, погреб. На средине ссушил весла, разделся догола. Отвязал сетку якоря, убрал в сторону, примотал себя крепко за ногу к носовой веревке. И – взглянув в черноту за бортом – ухнул с головой в бездну. Вынырнул и пошел по привычной диагонали, натягивая трос. Плыл брассом, ощущая тягу на ноге, оглядываясь через каждые двадцать гребков – судно двигалось следом рывками. Освежиться хотелось после горячего дня. И двигаться нужно – поздно, темнеет. Другого способа не имел, чтобы разом путь преодолеть, окунуться, лодку не оставить. Другого способа не имел, чтобы с отчаянием справиться.
21
Ночью приснился сон.
Я приехал к Вере. А у нее праздник.
Вошел в квартиру, стою на пороге – никто не встречает. Но и не гонит.
Мимо проносится петербургская бабушка с тортом на подносе.
– Свечи, свечи не забудьте! – кричит она.
Празднество в зале. Из комнаты бьет свет, режет глаза. Внутри волнуются и шумят гости. В центре зала Вера – тонкая, счастливая, с распущенными волосами, в красном нарядном платье.
– С днем рождения! – кричат кому-то дружно гости.
Вижу только Веру. Меня не видит никто: я – пустое место.
Хлопает бутылка шампанского, звенят бокалы.
– А теперь подарки! – объявляет бабушка.
– Подарки! – подхватывают гости.
Беру со стола фужер. Жду. А еще радуюсь: все сейчас будет. Сейчас мы встретимся с ней глазами. Я готов принять ее, впустить, обнять, укутаться в волосы!
– Каравай, каравай! – заводит она в центре круга. – Кого хочешь выбирай!
Вокруг одобрительно хлопают в ладоши.
– Мама! – кричит Вера. – Маму выбираешь?
Я оставляю бокал, вклиниваюсь в круг, пробиваюсь в центр.
Гости водят хоровод дальше.
– Бабушку!
Гости сливаются в единый пестрый поток, мешают, толкаются.
– Дедушку!
– Соню!
– Валю!
– Папу, – говорю я.
Меня никто не слышит.
Расталкиваю людей, врываюсь внутрь.
Вера в круге одна.
На полу торт с двумя оплывающими свечами. На торте жирным красным кремом выведено – «Ваня».
Ваня, я забыл, когда произносил его имя вслух.
– Где Ваня? – спрашиваю я ее, гостей, но меня не видят или не хотят видеть.
Я выбираюсь наружу, иду по комнатам. Их много. Темные, долгие.
– Ваня! – кричу я.
И останавливаюсь как вкопанный.
Он смотрит на меня из угла. Незнакомый мальчик.
Сидит на полу – малыш в костюмчике. Галстук. Белые манжеты. Волосы аккуратно зачесаны набок.
Сын? Я его представлял другим. Точнее – совсем не представлял. Я знаю только того – месячного, которого держал на руках. А тут – большой. Два года…
– Ты Ваня? – присаживаюсь рядом.
Он смотрит внимательно. Глаза Верины – большие и распахнутые.
– Ваня?
– Ва-ня, – выговаривает он тихо по слогам.
– А тебе… сколько лет? – спрашиваю глупое.
Он растопыривает пальцы и пожимает плечами.
– Два года, – улыбаюсь. – Два! Сегодня исполнилось.
– Два. Сегодня, – повторяет он.
– А я – папа, – говорю шепотом.
Он вздрагивает.
– Слышал? Тебе про меня рассказывали?
Он утыкается глазами в пол.
Твой… Помнишь: «Здравствуй, папа!»?
Он говорит, глядя в сторону:
– Здравствуй…
Распахивается дверь. Врываются шум, крики.
– Вот он! – кричит Вера и подхватывает ребенка на руки.
Шум стихает… Оглядываюсь – вокруг улица, сумерки.
Навстречу катит машина – за рулем женщина.
Посреди дороги лужа, совсем небольшая, но глубокая, черная. Машина едет прямо на лужу, опрокидывается и, накренясь, медленно уходит под воду.
В салоне паника – женщина пытается открыть окно, судорожно вертит ручку стеклоподъемника. Рядом с ней в темноте копошится еще кто-то.
Как же так? – удивляюсь. Ведь можно выбраться, легко выбраться, нужно лишь отворить окошко, невозможно погибнуть так просто и глупо.
Я машу руками – «Крутите, крутите!»
Женщина смотрит на меня, кричит что-то, долбит кулаками в стекло. И сдается.
Машина погружается глубже, женщина остается сидеть на месте, в той же позе, бессильно дергая ручку.
Только в последний момент я, оцепеневший, преодолеваю притяжение, делаю рывок и иду к ним на помощь. Трачу, безумец, драгоценные секунды на то, чтобы застегнуть куртку, спрятать во внутренний карман телефон. Почему вообще стоял?!
Поздно! Лужа поглощает лицо женщины, стекло, крышу и того, кто рядом. Из-под воды идут пузыри…
Я бросаюсь за машиной в омут… И просыпаюсь.
Включаю свет. На часах – четыре утра.
За стеной, со стороны ванной, рыдает неутешно мальчишка.
Долгое время сижу на диване, перебирая подробности странного и страшного сна. Чувствую запах Веры. Чувствую недавнюю близость ее рядом.
22
Если бы я не поехал в Кызыл – так бы и пребывал в иллюзиях. Так и думал бы, что родители – вечно молодые, идут вперед. Так и верил бы, наивный, что есть дорогие сердцу места, куда я всегда могу прийти, которые ни за что не тронет время.
Для чего мне это знание, свалившее с ног? Лежащая неподвижно мать. Отец с растерянными глазами. Деревенский дом, ушедший под землю, истлевший до размеров ледяного подвала. Отчий дом, превратившийся в воронку с могильным духом. Молчащий Скобелев, сидящий под желтой лампой. Невидимый Сашка, к которому я больше никогда не зайду рано утром. Собаки, которые шли за тобой до самого твоего подъезда, которые скулили под бревнами. Горячие письма, которые чего-то ждут, которые можно только сжечь – иначе они будут нещадно лупить тебя по барабанным перепонкам.
Вчера позвонил отец.
– Ну как ты там?
– Болею.
– До сих пор?
– Уже лучше… Скобелева не видели?
– Мы его вообще не видим.
– Пап, там, в Жайме, куда мы с тобой заезжали, в деревенском доме живет мужик – Николай. Если поедешь в Успенку еще – может, заедешь, спросишь, посмотришь – жив он?
– Чего?
– Заедь.
– С наступающим тебя…
Мы не созванивались со Скобелевым после приезда – тяжело, не хочется. Мы не разговариваем с матерью – мы устали друг от друга. Я не пишу Вере – я боюсь.
Что произошло? Отчего все разорвалось. Отчего все поодиночке?
