Книга Злачное место - Николай Шпыркович

– …Еще раз говорю: да, так бывает. Человек смертен вообще, по своей природе. Еще более он смертен на фоне заболевания, а оно у него было… Нет, ты правильно определила группу… И резус – правильно… В крови человека, помимо фактора-резус, еще куча других, и каждый из них может вызывать агглютинацию, что и привело в итоге к почечной недостаточности. В такой больнице, как эта, их невозможно было бы определить в самое лучшее время. А может, и просто на фоне шока почки стали – полно таких случаев, у меня несколько раз после обычной операции, на которой пациент уронил давление на полчаса, – развивалась. А спасти его мог бы только гемодиализ – так где его возьмешь? Чего так быстро? От почечной так быстро – не умирают? Бывает, что и умирают, только у него потом уже и ДВС пошел – синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания крови. Кровит человек – и хрен чем остановишь, потому что у него все факторы свертывания израсходованы, и тромбоциты тоже… Было. Было лекарство – «Ново-севен» называлось, еще до Хрени пару штук «зеленых» доза стоила, сейчас и не знаю, есть ли хоть у кого… Оно ведь делалось из почек беременных самок золотистых хомячков, оттого и стоило… Да будешь ты еще врачом, и всегда будут пациенты, которых нельзя спасти. Ты знаешь, скольких я похоронил? И тоже: знаешь, как лечить, как спасать, а нет этого у тебя. То ли новейших антибиотиков, то ли кардиостимулятора, то ли томографа. То ли еще какой хрени. И в чем тут твоя вина? Всегда так было и так будет. Вы здесь сделали все, что было возможно в этой больнице, в этих условиях…

Варька тем не менее продолжала в голос реветь, так что рукав куртки Старого, в который она уткнулась, потемнел от слез.

В дверь небольшой палаты, где каталка с телом маленького следопыта выстаивалась два часа после смерти, зашла Вера Петровна, та самая врачиха, что принимала их ночью.

– Ну что, как там наш Банан? – громко задал ей вопрос Старый. Правильно вообще-то: о живых надо думать, мертвым все равно уже. И как-то действительно: пропал горький, щемящий комок в горле у Артема, вскинул голову Кусок, последний раз смахнул с лица слезы командир. Даже Варька престала реветь в три ручья и лишь автоматически продолжала всхлипывать, но все реже и реже.

– Ну получше, конечно, – осторожно сказала женщина. – Легкие расправились. И ухом слышно, и на рентген его свозили. Вот. – Она передала Старому листок бумаги, на котором было мутноватое, но все же изображение грудной клетки.

– А, каэргэшная, – понимающе кивнул Старый, рассматривая распечатку снимка.

– Да, повезло, что нам тогда эту установку смонтировали, прямо перед самой Бедой, – подтвердила врачиха. – Если бы не она не знаю, как бы мы рентген делали. Аппаратов рентгеновских, причем хороших, портативных – не проблема достать. А вот пленка…

– Понятно, – кивнул Старый, продолжая изучать распечатку, – вот тут вроде полоска воздуха еще есть, – провел он пальцем вдоль изображения грудной клетки. – Но, согласен, рассосется само. А сознание?

– Практически ясное. По крайней мере по шкале Глазго – не меньше четырнадцати баллов, а может, и всех пятнадцати. Ну, может, легкая задержка при разговоре.

– Так мы пройдем к нему, можно?

– Ну вам-то кто здесь откажет? – улыбнулась та, почти не раскрывая рта, но глаза ее весело блеснули. – Раз уж вы самого Тимура прятаться заставили…

…Тимура Крысолов тогда действительно, если бы нашел, наверное, убил бы. Услышав о смерти своего следопыта, командир был охвачен яростью. Он ринулся на этаж, где, согласно указателям, располагалось начальство. Хоть Старый и говорил, что надо бы разобраться, не лететь сгоряча, да и вообще, не выбросили же Сикоку. Крысолов не хотел ничего слушать. Немудрено, что весь персонал такой зашуганный сидел. Артем вообще-то тоже разъярился и был готов пострелять любого, и даже тех же врачей, а уж эту сволочь в костюмчике – так за счастье. Охранник, стоявший у двери, только кадыком глотнул, когда их увидел.

– У себя?! – рявкнул Крысолов еще издали.

С охранника будто веником смахнули всю крутизну, и он что-то виновато забормотал, сторонясь с их пути, впрочем, Крысолов его не стал и слушать. Пинком под ручку он попробовал высадить дверь, но замок в нее был врезан крепкий, так что она не поддалась и второму удару. Тогда, недолго думая, командир выхватил пистолет и всадил несколько пуль в никелированную пластину – какая-то деталь с тонким звоном отлетела и врезалась в стену рядом со вжавшимся в нее охранником. Явно не в себе командир был, так можно и на рикошет нарваться. Крысолов вновь, шалея, долбанул со всей мочи ботинком в дверь, вокруг косяка обвалилась штукатурка, в воздухе повисла тонкая пыль… Наконец искореженный замок не выдержал, и после очередного удара дверь распахнулась настежь – Крысолов едва не провалился внутрь пустого саенковского кабинета. Впрочем, то, что кабинет пустой, они все и, кажется, даже сам Крысолов поняли еще до того, как туда ворвались. Наверняка другая была бы реакция и у охраны, да и у самого Саенко, будь он по-прежнему на месте. Крысолов сгреб за грудь побледневшего, несмотря на загар, охранника и прошипел ему прямо в лицо:

– Скажешь, где он, будешь жить. Зомбану…

Злоба из глаз командира исходила лютая, прямо как у зомбака свежеиспеченного, так что охранник, видно было, реально испугался – даром, что на полголовы выше был.

Испуганно тряся нижней губой и судорожно открывая рот, он нашел в себе наконец силы выдавить:

– Уехал он… Сразу, как ему сказали, что вы сюда с военными едете… Не знаю, честно…

Может, взбешенный Крысолов и кончил бы охранника – судя по тому, что о них Иван рассказывал, наверное, так и надо было сделать, – но тут уже Старый незаметно как-то оттер от него командира.

– Потом найдем, – негромко сказал он, – а пока давай к Банану, командир…

…Банан про Сикоку уже знал и болезненно скривился, когда увидел их у своей кровати. Не заплакал, правда, да и они изо всех сил постарались подбодрить товарища. Старый особенно постарался: он в таких красках расписывал, как Артем выдирал Варьку из-под поваленного дерева, что даже Кусок, все еще игравший желваками, заулыбался, а к концу рассказа у всех уже отлегло. А Артем это уже и раньше знал: какими ни будь похороны печальными, а уж их-то он насмотрелся еще и до Беды, и тем более потом… Да, так вот: вроде кажется, что совсем невмоготу и не время шутковать, не та минута, – а пошутит кто-то, вспомнит о покойнике веселое что, или так даже – отвлекутся люди, заулыбаются, а там и дальше горевать можно. Но уже легче стало, а так, если все время пружину крутить, так и порвется она. Во всем меру знать надо, даже в горе. Вот даже как мать хоронили – плакали все, конечно, а и смеялись тоже, особенно когда батя рассказывал, как они на лодке плавали и перевернулись…

…Хоронили Сикоку, вернее, Цоя Кима Паковича, так Крысолов в свидетельстве о смерти указал, на следующий день, еще до обеда. Вскрытия не проводили, Старый сказал, что теперь хоть с этим легче стало – прямо как в Израиле, где его друг патологоанатом до Хрени работал. Так он говорил, совсем навыки вскрытия там за несколько лет жизни подрастерял: мало того что от вскрытия все по религиозным соображениям отказываются, так и тело по законам что иудейским, что мусульманским, должно быть захоронено в день смерти до захода солнца, – какое уж тут вскрытие. И тоже понятно – на их-то жаре покойнику долгонько залеживаться не след, не то что у них, где ту же Колбасиху четыре дня не могли похоронить. Морозы в ту зиму стояли такие лютые, что мужики не могли никак могилу выкопать – так земля промерзла. На все два метра, что под могилу тогда положено было. Так вот четыре дня ломами и долбили. А кострами греть, как все шибко знающие советуют, так тоже не сильно способствует: земля в грязь превращается, плюхаешь потом ломом в эту грязюку, так еще больше заманаешься. Ну и потому еще, наверное, три дня покойник у нас лежит, что расстояния не те. Пока вся родня по нашим дорогам соберется, как раз, глядишь, пара деньков и пройдет. Вот в последние годы, перед Хренью, Артем запомнил, три дня уже никто не держал – хоронили на следующий, ну на второй день, если, конечно, не такая засада, как с Колбасихой получилась. А почему? Машины у всех появились, другой транспорт, быстрее доезжать стали. Кто уж совсем дальний из семьи, так тот и в три дня не успеет. А вот у Сикоки – никак ему тот Ким Пакович не ложился на язык – никакой семьи не было. Вернее, была когда-то, да вся в первые дни и пропала, в Питере. Жена, сын и оба родителя. Так что одна у него теперь семья осталась. Команда. Они его и проводят.