Книга Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов

— Грамоте на медные гроши учился, — усмехнулся хорунжий.

...Офицеры поехали в этот день на обед к Булавиным. Вчера были у Пастуховых. Учитель жил раньше в городе, учил детей Верхоленцева.

— Какая прелесть купчиха Булавина! — говорил Маневич, сидя в кошевке рядом с Алексеем. — Не правда ли?

Все офицеры познакомились с Настасьей Федоровной, и все соглашались, что она очень хороша.

— В ней, знаете, нет этой грузности купеческой, дебелости, — подхватил Алексей. — Прелесть, как стройна! Право! Но главное не в этом...

— А в чем же? — спросил хорунжий.

Керженцев не ответил, о чем-то думая.

— Кажется, немного кокетка, — заметил Верхоленцев.

— Хорошенькая женщина должна быть кокеткой, — возразил Маневич.

Керженцев шутя сказал, что сожалеет, зачем не остановился у Булавиных.

Обед у Захара был на славу. В большой комнате накрыт огромный стол, хорошая посуда, городская мебель, великолепная скатерть русской работы, вкусные блюда, отличное вино. Как полагается в таких случаях, за столом — разговорчивый батюшка, вообще все, как в хорошем городке.

Отец Преображенский стяжал себе славу тем, что по просьбе прихожан служил молебен, чтобы бог наказал русско-бельгийскую компанию. Этим он расположил к себе даже староверов. Жандармский офицер Дрозд считал его соучастником бунта.

Из местных жителей, кроме хозяев, — он и учитель с женой.

Зашел разговор о Могусюмке На поимку его отправлялся отряд из самых отчаянных головорезов, выбранных из уральских казаков и башкир, а командовал ими есаул Медведев, который однажды уже поймал Могусюмку.

— И нас могут отправить в леса, чтобы отрезать пути бегства Могусюмки, — сказал Верхоленцев.

Помянули, что Могусюмку спасла от верной гибели его бывшая невеста, как она бежала с ним, а старый богатый купец — муж ее — жаждал мести, но сам попал под пулю.

— Как же она освободила его? — спросила Настасья.

— Ночью открыла амбар, — отвечал Верхоленцев, сдвинув свои густые черные брови и пристально глядя на хозяйку. — Должен вам заметить, что воткнула кинжал в караульного. Прирезала, как какая-нибудь черкешенка. Вот вам и башкирка! О, женщины!..

— Смела! — сказал Захар. — Видно, любит!..

Захар, возвратившись на завод с сильным отрядом, сделал вид перед другими купцами, что сам привел войска. Он, при случае, умел схитрить, как истый торгаш. Знакомство с офицерами придавало Булавину веса в глазах всех заводских, и даже такой враг его, как Прокоп Собакин, был посрамлен.

А то они все твердили, что Захар бунтовщик, снюхался с гольтепой и рванью. А оказалось, что он привел солдат. Собакин приходил кланяться Захару, прислал ему свежей рыбы, которую будто бы сам наловил в прорубях. Теперь по всем признакам, Прокоп напрашивался в друзья. Другие торговцы держались того же.

Захар доволен. Главное его дело в жизни — торговля — не было нарушено. Обе лавки, товары и капитал остались целы. Однако поджог, устроенный собакинскими приказчиками, крепко запомнился ему. Захар был неробкого десятка и покоряться не собирался. К тому же он в самом деле недоволен был, что народ оставался без мастерства и без заработка.

Отец Никодим уверял, что придется скоро церковь закрывать. Рабочие не хотят ее посещать, говорят, что не может церковь стоять на частной заводской земле и содержаться на деньги заводоуправления. Все смеялись.

Верхоленцев просил Булавина найти медвежью берлогу.

— Мы слыхали, ты заядлый охотник, Захар Андреич, и что у тебя среди лесников есть приятели-медвежатники. Мы, когда шли сюда, мечтали сходить на берлогу.

— Это можно, — отвечал Булавин.

— Сначала на берлогу, а потом возьмем тебя с собой проводником на ловлю Могусюма. Как ты думаешь, Захар Андреич, ведь мы можем перехватить этого зверя у Медведева? Пойдешь с нами?

— Нет, увольте, — ответил Булавин капитану. — На Могусюмку я не пойду.

— Что так?

— Да ведь у нас с ним неписаный договор, — ответил купец, — друг друга не обижать.

— Так, что же, ты с ним приятель, что ль?

— Как же! Друг друга не трогаем.

— Смотрите, Захар Андреич, я заставлю. Под пистолетом пойдет любой в проводники, — шутя сказал Верхоленцев.

— Заведем не туда, — возразил Захар. — Кто урман знает, не пойдет на Могусюмку. А кто пойдет, тот леса не знает, боится его. Вот сосед у меня есть, тоже торговец, руками бы задушил Могусюма, а сам за околицу не выйдет.

— И другие не пойдут?

— Волей? Никто!

— Вот стачка! — сказал Верхоленцев. — Но постой, Захар Андреич, что же ты жалеешь его? Ведь Могусюмка грабил купцов.

— Это уж такой обычай старый. Мы только его придерживаемся. Договор не с нами, а уж так ведется: русские не трогают башкир, башкиры — русских. Могусюмка беспокоил своих купцов, а наших не трогал. Трогал, но редко... Могусюмка ведь горя много хватил, — рассказывал Булавин, — он человек смышленый, многое видит. Вспыльчивый, я его знаю, он может убить, если видит несправедливость.

Все с интересом слушали Захара. Похоже было, что Булавин сочувствовал Могусюмке.

— Что же, вы полагаете, он не разбойник, а жертва и снес много несправедливости? — спросил Верхоленцев.

— Эх, Владимир Христофорович, — ответил Захар, захватывая в горсть бороду. Ясные и чистые глаза его вцепились в капитана. — Что же хорошего для башкир, если вырубают леса, сгоняют их с насиженных мест. Конечно, тут и их баи не меньше повинны. Нынче продают корабельные леса на рубку. Являются промышленники и справляют лес на продажу.

— Так Могусюмка прав, по-вашему? — спросил Керженцев.

Булавин не сразу ответил, слегка махнул рукой, как принято в решительных случаях у торговцев.

— А поставьте-ка вы себя на его место. Можно ли тут стерпеть? Скажите сами...

Даже здесь, в доме купца, офицеры видели сочувствие забастовщикам и неприязнь к компании.

Помянули про дружбу башкирина с Гурьяном.

— Наш Дрозд считает Гурьяныча зачинщиком всех волнений на заводе, — сказал Верхоленцев, — так сказать, тайной пружиной всего. Он — основа, душа. Оказывается, приезжал перед сходом, пригрозил, что плохо будет тому, кто «выдаст», как он выражался. Он не сектант?

— Нет, — ответил Булавин.

— Все дороги ведут к нему в лес. Тирлянский управляющий Посошков хочет найти людей, которые выследят его. Говорят, что все дружки его — сектанты. Дрозд считает, что как только возьмут Гурьяныча — забастовка прекратится.

— Говорят, что он очень красив, — заметил Керженцев, обращаясь к Настасье. — Я слыхал о нем много и часто думаю, почему он, лучший мастер, художник своего дела, бросил мастерство, ушел в леса, стал разбойником в народном понимании этого слова.