Книга Московское метро. От первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935) - Дитмар Нойтатц

В провинциальных газетах начала 1930-х гг. можно было прочесть массу открытых писем молодых людей, порвавших со своими родителями. За этим часто стояли соображения выгоды, поскольку дети лишенных прав («лишенцев») пытались таким способом избавиться от статуса изгоя, хотя немало было случаев, когда так поступали без внешних побудительных причин.

Не каждый комсомолец являлся фанатиком. Многие рассматривали принадлежность к комсомолу исключительно или по преимуществу как средство для профессиональной или социальной карьеры. Членство в комсомоле давало преимущество при поступлении в учебные заведения. Для молодых людей, приехавших в город из села, вступление в комсомол сулило, кроме того, возможность познакомиться с другими сверстниками. Многие поддавались натиску агитаторов просто из лени. Вольфганг Леонард, который в конце 1930-х гг. как убежденный юный коммунист находился в эмиграции в Москве, распределял своих товарищей-комсомольцев на 4 категории: сначала шли «энтузиасты», брызжущие активностью и инициативой, которые работали в комсомоле с воодушевлением и самопожертвованием, но не забивали голову политическими проблемами и, вероятно, могли бы с тем же успехом служить иной идеологически

Сначала он симпатизировал Советскому Союзу, но затем на собственном опыте избавился от иллюзий. направленной организации. Следующий тип комсомольца вступал в организацию по политическим убеждениям. Такие члены организации отличались активностью в политической дискуссии, но вовсе не были такими «энтузиастами», как представители первой группы. К третьей категории относились «карьеристы», видевшие в комсомоле прежде всего трамплин для ускоренного достижения впечатляющих постов. Четвертый тип Леонард назвал «равнодушными», которые не ломали голову над проблемой вступления в комсомол, последовав исключительно примеру друзей.

Убежденные комсомольцы благодаря их воспитанию и продвижению в организации приобретали общие характерные черты. Сторонние наблюдатели говорили о неком «стандартном типе», который появился в результате развития определенных качеств и подавления других.[119] Типичный «правильный» комсомолец в этих источниках описывается как воспитанный советской школой сызмальства в большевистском духе, с узким горизонтом, не способный к критическим суждениям, привыкший никогда не обсуждать приказы и одобрять все, исходящее сверху, отличающийся бессердечием, завышенной самооценкой, незнанием прошлого и искаженным до гротеска восприятием настоящего. Воспоминания Вольфганга Леонарда о его тогдашних оценках того, что происходило вокруг, выдержаны примерно в том же духе:

«Мою мать арестовали, я пережил арест моих учителей и друзей и, разумеется, давно заметил, что советская действительность была совсем иной по сравнению с ее описаниями в “Правде”. Но каким-то образом я отделял эти вещи, в том числе мои личные впечатления и переживания, от своих политических убеждений. Как будто бы существовало два уровня: на одном находились мои ежедневные события и собственные переживания, по поводу которых я нередко отзывался критически, а на другом проходила генеральная “линия”, которую в то время, несмотря на некоторые сомнения, я “в принципе” все еще считал верной».

Дневник Степана Подлубного свидетельствует, как даже кулацкий сын смог увлечься идеей социалистического строительства. Хотя он жил в постоянном страхе перед органами и опасался, что из-за сокрытого происхождения его депортируют, он настолько хотел — не по карьерным соображениям, а из убеждения — стать образцовым активистом, что был готов служить информатором компетентных органов («сексотом»). Он не сомневался в легитимности сталинской классовой политики. Классово чуждые элементы, такие как он сам, на его взгляд, обладали «больной психологией», от которой они были обязаны избавляться с помощью беспрестанной работы над собой.

Тот факт, что дети кулаков скрывались в городах и становились образцовыми рабочими (до тех пор, пока их не «разоблачали» и не изгоняли оттуда), отнюдь не единичен и может быть объяснен различными причинами:[120] свою роль играла привитая им в семье высокая трудовая мораль. Другие могли надеяться на «искупление работой» греха своего происхождения. Примечательна в этой связи чрезвычайно высокая доля рабочих классово чуждого происхождения в стахановском движении. Если не брать в расчет эти идеалистические интерпретации, для многих кулацких сыновей речь просто шла о том, чтобы избавиться от клейма кулацкого происхождения и обрести безопасное существование.

Советская публицистика настолько прославила комсомольцев Метростроя с их «энтузиазмом», что они стали воплощением метростроевца, преданного делу социалистического строительства. При этом упускали из виду, что среди строителей метро комсомольцы составляли меньшинство и ни в коем случае не представляли прочих рабочих, и, кроме того, общий эпитет «энтузиаст» никак не может быть отнесен к значительной части комсомольцев.

Как отмечалось выше, мобилизация проходила не без трений: из 20 тыс. призванных комсомольцев (13 тыс. в 1933 г., 7 тыс. в начале 1934 г.) к июню 1934 г. на Метрострое продолжали работать только около 9 тыс., из них 7943 на шахтах и дистанциях[121]. Это соответствовало 18% штатного персонала шахт и дистанций в самый разгар работ.[122] К началу 1935 г., когда коллектив рабочих был снова сокращен до 35 тыс. чел., в отчетах отделов кадров зафиксировано 4756 комсомольцев (13,6%). Даже на «комсомольской шахте» № 12 (щитовая проходка под Театральной пл.) доля комсомольцев в начале 1935 г. составляла лишь 18,5%. На всех прочих шахтах и дистанциях она была еще ниже.[123]

Те комсомольцы, кто, несмотря на трудности и разочарования первых недель, остался на стройке, являлись твердым ядром рабочего коллектива и соответственно обладали высокой мотивацией. С юношеским порывом они взялись за работу, в короткий срок овладели нужной квалификацией и в течение нескольких недель приобрели руководящие позиции среди рабочих. Твердое ядро комсомольцев обладало прочным групповым сознанием и выступило в роли помощника партии в деле воспитания рабочих. Оно формировалось отчасти в виде собственных комсомольских бригад, частью существующие бригады были пополнены коммунистами и комсомольцами. Мобилизованные перенимали руководящие функции в партийных, комсомольских и профсоюзных организациях и инициировали «социалистическое соревнование» и движение «ударничества». Их прибытие обозначало поворот в самовосприятии в отношении темпов и производительности труда. Как свидетельствует уничтожающая критика Кагановичем эффективности производства на Метрострое в декабре 1933 г., перелом последовал не тотчас вслед за приходом на стройку мобилизованных комсомольцев, но при «штурме плана» весной 1934 г. они без сомнения сыграли решающую роль.