Книга Карфаген должен быть разрушен - Ричард Майлз

Сотрудничество этих двух греков с Ганнибалом представляется вполне естественным: между карфагенянами и греками сложились давние и близкие отношения, особенно в Сицилии. С конца IV века в армиях Карфагена постоянно сражался значительный контингент греческих наемников. Карфагенская элита воспитывалась на греческой литературе, а Ганнибал владел греческим языком до такой степени, что писал на нем книги.[288] Поздние историки отмечали знание Ганнибалом греческого языка как одно из его несомненных достоинств. Согласно Кассию Диону, «ему все легко давалось… потому что благодаря природным; способностям он обладал глубокими пуническими познаниями, присущими его стране, и кроме того, в равной мере был сведущ в греческих реалиях, литературе и искусстве» …

Из сочинений Сосила практически ничего не сохранилось, помимо описания поражения, нанесенного карфагенскому флоту в каком-то морском сражении массилиянами и их римскими союзниками.[289] Но даже в этом небольшом фрагменте обнаруживаются антиримские настроения автора, поскольку, по его версии, победу одержали массилияне. Возможно, приписывая успех тактической гениальности массилийских моряков, Сосил хотел оградить карфагенян от критики.[290] Отсюда и уничижительная оценка Полибия, назвавшего изложение Сосила «болтовней брадобрея или простолюдина». По-видимому, именно Сосил и Херей вызвали негодование Полибия, написав о том, что римский сенат после падения Сагунта долго совещался, не мог определиться с дальнейшими действиями и даже позволил отцам приходить на совещания с юными сыновьями, которым, правда, запрещалось рассказывать кому-либо о своих впечатлениях. В этом эпизоде, поведанном Полибием, Ганнибал явно представлен Сосилом в выгодном свете, так как он привел римских сенаторов в замешательство и некоторые из них сомневаются по поводу правоты позиции Рима в отношении Сагунта.

Нам больше известно о Силене. Он был представителем давней греко-сицилийской литературной традиции, уходящей своими корнями к сиракузским историкам IV века. Помимо сочинения о Ганнибале, Силен написал четырехтомное исследование о своем родном острове, перемежая топографические и энциклопедические познания.[291] В повествовании о великом походе Ганнибала в Италию и сражениях Силен, похоже, прибег к такому же стилю: краткие описания местностей перемешаны с рассказами о событиях. Подобно Тимею, он уделяет значительное внимание героической фигуре Геракла, что, очевидно, отражало желание автора ассоциировать Ганнибала с богом-героем. В данном случае напрашивается прямая аналогия с молосским царем Пирром: по своему характеру походы Ганнибала аналогичны итальянским и сицилийским кампаниям владыки Эпира. Пирр, как и Ганнибал, тоже написал несколько сочинений, и его тоже сопровождали люди, фиксировавшие деяния. Подобно Александру Великому и Ганнибалу, Пирр, искусно используя мифы, речи, церемонии и иконографию, успешно играл роль спасителя западных эллинов от римлян. В этом идеологическом сценарии центральное место занимал образ Ахиллеса, поскольку он позволял представить конфликт как продолжение Троянской войны. В Сицилии же Пирр отождествлял себя с Гераклом для того, чтобы мобилизовать сицилийских греков на борьбу против карфагенян. Таким образом, идеологическое использование образа Геракла имеет давнюю историю, но применительно к проблемам Карфагена оно, возможно, даже играло более существенную роль. Ганнибал мог воспользоваться и атрибутами Геракла-спасителя, содержащимися в греческой традиции, и его синкретическими ассоциациями с Мелькартом в соответствии с альтернативной центрально-средиземноморской традицией.

Новый Геракл

Силен изобразил Геракла — Мелькарта как спутника и гида Ганнибала и его армии в долгом странствии, которое в свое время предпринял бог-герой со стадом Гериона. На сходство между описанием Силена и сочинением Тимея не мог не обратить внимания Полибий, отругавший первого за предположение, что некий бог или герой помогал Ганнибалу, а второго — за включение в повествование сновидений и суеверной чепухи. Однако в действительности позиции Силена и Тимея не совпадают. Геракл у Силена, как и на монетах Ганнибала, не греческий колонизатор, а представитель в равной мере древней сицилийской традиции, синкретический образ Геракла — Мелькарта. Ассоциирование Ганнибала с божеством предназначалось для того, чтобы представить карфагенского полководца как спасителя древнего Запада, воплощавшего долгую историю культурного сосуществования и взаимодействия греков, пунийцев и местного населения. Над этим привычным вековым человеческим общежитием теперь нависла серьезная угроза, которую создавал чужак — Рим. Силен перевернул старый тезис Тимея, использовавшего странствия Геракла по Западу для формирования греко-римского культурного и этнического альянса против Карфагена. Он представил Ганнибала поборником единства центрально-средиземноморского мира, существовавшего до Рима и об исчезновении которого можно лишь сожалеть.

В среде западногреческой интеллигенции не все разделяли тезис Тимея. Одним из диссидентов был сицилийский грек — Филин из Акраганта, написавший историю Первой Пунической войны и симпатизировавший карфагенянам. К Филину относились с уважением, к его сочинению обращались поздние историки, в том числе и Полибий.[292] Он считал, и его аргумент впоследствии повторяли другие греческие историки, что стяжательство и алчность подвигнули римлян на оказание помощи мамертинам, послужившее причиной возникновения войны с Карфагеном, а не благородное стремление защитить слабого. На самом деле это мнение могли выразить многие сицилийские греки, скептически относившиеся к намерениям и римлян, и карфагенян. Диодор сообщает: Гиерон, царь Сиракуз, говорил, что своей помощью мамертинам римляне продемонстрировали всему человечеству, как можно «жалостью к тем, кто подвергается опасности, маскировать собственные устремления к выгоде».