Книга Долгое молчание - Этьен ван Херден

Видно, как качнулась ее грудь; видна стройная шея, на которой так гордо сидит голова; а дальше, на дороге, лошадь поворачивает назад. Мужчина спешит обратно, вверх по ступенькам веранды, и вот уже его тень в комнате, рядом с тенью женщины в ванне. Видно, как он бросает на пол куртку, и тень куртки парит, как птица, и опускается вниз, и видно, как женщина поднимается из ванны, мокрая и чувственная. Видно, как его шляпа дугой летит на пол, и приходится отвести в сторону глаза от теней, потянувшихся друг к другу, неспешно, нежно и страстно.

Приходится смотреть в сторону, потому что слишком больно представлять себе самые прекрасные моменты из жизни умерших, слишком горько и мучительно сознавать, что их уже нет, что этот мужчина, чью потребность в величественных жестах так хорошо понимала Ирэн Лэмпэк, уже никогда не погладит ее по лицу, и что она уже никогда не проведет рукой по его сильной спине и не найдет с ним утешения.

— Нет, я никогда не хожу туда, — сказал Джонти Инджи, — но если тебе любопытно, я дам тебе ключ от парадной двери. Только будь осторожна, — и в его глазах зажегся лукавый огонек, — говорят, что тени хватают тебя за локти, волокут по коридору и так грубо швыряют с веранды, что по ступенькам катишься кувырком.

— Ах! — Инджи передернулась и пригладила волосы, сегодня собранные в деловой пучок.

— Я не хочу совать нос в их жизни.

— Чьи?

— Деда Меерласта и бабушки Ирэн.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что они продолжают жить в том старом доме. Они все еще создают свои шляпы на листах бумаги, прикрепленные к мольбертам, и она все еще прикалывает булавками ткани на деревянные манекены. Сходи посмотри, убедись сама. Маленькие капли крови, когда она уколет палец, все еще пятнают деревянные полы перед гипсовыми манекенами, которые там стоят. Сходи и посмотри. Этот дом — музей стиля и стремлений их времени. Только будь осторожна. — И он снова ухмыльнулся, глядя на Инджи. — Там живет страус с брюхом, набитым монетами Крюгера, и он глядит в оба. Здоровый самец, его перья используют исключительно для шляп, предназначенных королевским семьям в Европе. А характер у него, как у раненого буйвола. Он подкрадывается к тебе… — Джонти склонился над Инджи, и от его голоса она покрылась гусиной кожей. — Он подкрадывается к тебе, тихий, как смерть.

Инджи засмеялась и снова пригладила волосы.

— Ой, хватит! — сказала она, как говорила всегда, если начинала нервничать.

— Туда регулярно ходит только один человек — Гвен Вилье, потому что…

— Женщина без лица! — вскрикнула Инджи и обхватила себя руками.

— Да. Гвен Писториус назвали в честь прабабки, Гвен Вилье. Говорят, что на эскизах модных шляп, которые бабушка Ирэн Лэмпэк рисовала с Гвен Вилье, у нее одно лицо с Гвен Писториус. Они просто близнецы, только разделенные временем. Гвен Вилье работала в ателье Ирэн Лэмпэк, сначала швеей, потом бухгалтером, но однажды Ирэн с Меерластом обратили внимание на ее профиль, волосы и красивую стройную шею. И тогда они взяли ее манекенщицей, демонстрировать шляпы с перьями. Гвен часто ездила с ними в Лондон, Париж, Милан. Бабушка Ирэн была одним из ведущих модельеров своего времени.

— А что женщина без лица ищет в старом доме?

— Может, она ходит туда за советом от прабабки Гвен, — ответил Джонти.

— Ой, да ладно! — скептически бросила Инджи: она наслушалась и других объяснений о женщине без лица. — Зачем это ей нужны советы? Что случилось с Гвен Писториус?

Джонти потер глаза.

— Ну, это же только слухи. Ты же знаешь, как люди в этом городишке любят сплетничать.

— И?

Он встал и дружелюбно улыбнулся.

— Говорят, если она выходит на солнце, ее профиль отбрасывает тень. Однако увидеть его можно только таким образом. Ее лицо утратило все черты.

— И что это значит, — тихо спросила Инджи, — утратить черты?

— Не знаю, — отозвался Джонти. — Как можно это узнать?

— Я… — Инджи встала, внезапно замерзнув.

— Пойдем. — Джонти шагнул вперед. — Я дам тебе ключ, и ты сходишь туда сама.

— Нет! — Она вскрикнула, как испуганная птица, вылетевшая из клетки.

— Да что случилось? — Он уже шел в дом за ключом, но тут остановился.

— Я… я… — заикалась Инджи.

— Что?

— Я не очень-то лажу с тенями.

— Ты же художница! Ты просто должна сходить и посмотреть. Потому что пока не научишься работать с тенями, не сумеешь работать и со светом.

5

Инджи решила на первый раз взять с собой в Перьевой Дворец Марио — человека, чей взор всегда обращен внутрь, чьи уши слышат только собственные мысли, того, кто боролся с ангелом, того, кто кормит попугаев, человека с камнем, вросшим в левую ладонь.

Она также взяла альбом для набросков и карандаши, лежавшие глубоко в сумке — на самом дне. В Кейптауне, в своем коттедже на склоне Пика Дьявола, она закончила сборы для поездки в Йерсоненд и уже хотела выйти из дома, но что-то заставило ее задержаться на пороге. Инджи вернулась, понимая, что едет в Кару, где дуют буйные ветра, вытащила несколько вещей, положила на дно рисовальные принадлежности, а уже сверху — одежду. Прошло не меньше трех лет с тех пор, как она делала наброски или рисовала, потому что работа в галерее и интересе к другим художникам поглотили ее собственное вдохновение. Может, стоит начать с набросков, думала Инджи. Начать с тонких, робких линий, заставить карандаш слушаться. Богатство масляных красок придет потом — когда-нибудь она сможет писать экстравагантные холсты, нужно только избавиться от сознательной сдержанности юности и высвободить ту энергию, что бурлит внутри.

А может быть, думала Инджи, может быть стоит начать с холстов, к которым я действительно стремлюсь, с недоговоренных картин, где и краски, и текстура под контролем, в них заключена сдержанная энергия, но увидеть ее можно, только если внимательно вглядываться. Холсты не для тех людей, что мечутся от с одной картины к другой, а для тех, кто готов задержаться, вернуться и посмотреть свежим взглядом. Может быть, позже, думала Инджи, втирая лосьон для загара в уже загоревшие руки, может быть, позже.

Она посмотрелась в зеркало и подумала: а ты нечто между торговцем искусством вразнос и детективом, Инджи Фридландер. Может, ты и не получишь Спотыкающегося Водяного для фойе парламента, зато есть еще повозка, полная золота.

Инджи все сильнее ощущала, что Йерсоненд освободил что-то в ней самой. Да, она начинала ощущать собственные узоры и образы. Она может лепить, может рисовать. И любопытство к тому, что здесь когда-то произошло — это любопытство к многогранности, зреющей во мне, думала Инджи: все то, что делает ее невыносимой, требовательной (если верить родственникам и друзьям); все то, что делает ее человечной, голодной, жадной к жизни.

Может, в моей жизни тоже есть какая-то тайна, думала она, хватая щетку и начиная издеваться над волосами, которые уже расчесывала. Может быть, я все время ищу свои собственные черты, как та женщина без лица. Все энергичнее работая щеткой, она думала: я распутаю эту историю и возьму из нее все то, что так важно для меня. Я найду собственное золото — может, вовсе и не монеты Крюгера, а что-то куда более ценное; мои особенности, мое видение мира.