Книга Прекрасные черты - Клавдия Пугачева

Я всегда принципиально относилась к поэзии. Поэзию Маяковского я не понимала. Мы в Ленинграде воспитаны были на Блоке, Гумилёве, на Северянине, даже на Хлебникове. Маяковский нас не занимал ни в коей степени. До меня он не доходил напрочь. Я не понимала его совершенно. Мы с Маяковским лично знакомы не были.

В Мисхоре я жила в резиденции наркома Семашко. (Семашко был близок к семье Бруштейн – первого мужа Пугачёвой. – Л. К.)

Клавдия Васильевна очень живо вспомнила весёлую, непринуждённую атмосферу, царившую на даче у Семашко:

«На поклон» приходила масса народа. Заходили Каранович, Брик. Амы, молодёжь, трепались, занимались биомеханикой, акробатикой, кульбиты делали, в лапту играли. Семашко играл с нами, он заводной был. Читали стихи.

И вот в Мисхор приехал Маяковский. На концерт его попасть оказалось очень трудно. Масса народу. И, помню, была у него такая манера – он своим знакомым дамам на их выкрики: «Мы не можем попасть!», – советовал: «Ну, Господи, пройдите к контролёру и скажите, что вы моя жена». Контролёр в ужасе был – одна жена, другая жена… – сколько же у него жён?!

Я была на концерте, мне ужасно не понравилось, как он читал. Какая-то хамская манера. Ему кричали: «Вас, наверное, в детстве уронили? Да, Маяковский?» Тоже хамские реплики. Он отвечал: «Да, уронили, на вас прямо!»

И вот Маяковский повадился приходить к нам, к Семашко. Ну, мы дурака валяли, трепались, стихи читали. Боже мой, чего мы только не делали. Пели, стихи сочиняли. И Маяковский тоже сочинил стихи. Я его возненавидела.

Кап, кап,любимая,Кап, кап,беспутная.Унынье вечное,любовь минутная.Сижу,как проклятый,на подоконнике.Дурак,зачисленныйв твои поклонники.О,Капля дерзкая,унылоносая,дряньбелобрысая,зеленоглазая.Сижу и мучаюсьодним вопросом я:как мог увлечься ятакой заразою?Моё любимоетрепло,Зеленоглазая холера,тебе назло,себе назлотебя люблю,люблю без меры.

Когда он отдал их мне, я взяла, скомкала и бросила. Меня тогда носили на руках и вдруг – «холера зеленоглазая». Что это такое! Тогда я это не оценила. Скомкала и бросила, а Толя Каранович подобрал.

Прошло много лет, и когда уже «Маяковский! Маяковский!» мне говорят: «Ну что ж ты не сохранила, всё-таки интересно…»

А Толя меня как-то встретил и говорит: «Капля, отдать тебе стихи, они у меня сохранились». В это время идёт мадам Брик. «А, здрасьте, здрасьте, – всё такое. – Капочка, куда вы идёте?» – «Да я иду домой». – «Нет, пойдёмте ко мне». Надо вам сказать, что она меня всегда зазывала – вот почему: Брик и Каранович хотели организовать Литературный театр, и они меня туда приглашали. Но я в то время была уже «Дива Дама» в Сатире в Москве. Бессмысленно было переходить. Таким образом я с Бриками была знакома. И когда Эльза Триоле привозила какие-то там заколочки, булавочки, бантики, шмутки – Лиля мне всегда говорила: «Капочка, обязательно приходите. Эльза привезла для вас прелестные штучки для театра». Для театра это действительно годилось. Я куртизанок всё время играла. После детей-то сразу куртизанок. Толя отдал мне стихи, и мы с Лилей пошли к ней. Я Лиле и говорю: «Ваш Маяковский дурацкие стихи написал». Она заинтересовалась, говорит, покажите. Прочла. «Ах, ерунда». Сказала и порвала. Так стихи и пропали. Но я не жалею – не те это стихи».

Следом за Маяковским беседа перекинулась на воспоминания о Сергее Владимировиче Михалкове и Наталии Петровне Кончаловской.

И опять припомнила Клавдия Васильевна, на сей раз Михалковым преподнесённые стихи:

Мы любим нашу КапуКак брата, маму, папу.Протягиваем лапу,Встречая здесь и там.Артистка превосходна,Мила и благородна.Я Капе что угодноЗа поцелуй отдам.Но, боже, не балуемЯ этим поцелуем.Она ещё ни разуНа это не пошла. Стихи она читает, Поэта почитает. Но Капа инженера Поэту предпочла.

При вручении стихов кто-то заметил: «Наталья, твой-то хорош – написал». И та мгновенно откликнулась: «Всё ужасно, кроме одной строчки:

Но, боже, не балуемЯ этим поцелуем.

Остальное можешь выбросить», – весёлая и остроумная реакция.

Всё Наталье Петровне дано было. Она прелесть.

Умница. И вот бывает такое, во всём удивительно способный человек. Во всём. Абажуры делала, занавески делала, платья себе шила, пироги пекла, чёрт знает, удивительно—ну все таланты. Книги писала, стихи писала. Её книги у меня сохранились с удивительными надписями.

Следом Клавдия Васильевна шутливо рассказала о том, как лихо расправлялась с писанием писем:

«Так как мне всегда было некогда, я действительно была очень загружена, то из писем, которые мне присылали (их я хранила), я выбирала, что поинтереснее, и быстро отсылала. И вдруг однажды Наталья (Кончаловская. – Л. К.) мне говорит: «Ты мне такое письмо прислала. Ты, знаешь, я его сохранила, оставила». А я там выписала не то из Хармса, не то из Акимова, не помню из кого – мне некогда было думать. Яхонтов красивые письма присылал. Великолепные письма, так что выбирать было откуда.

Ну, а Хармс – это специфические письма. Это чёрт знает что такое, кошмар какой-то. Я помню очень возмущалась, когда узнала, что у него другие экземпляры сохранились. Влюблённый человек пишет вам и что-то оставляет, ну что это такое – значит, не влюблён».

Мне кажется, Клавдия Васильевна в данном случае была несправедлива. Письма Хармса не просто «крик души» влюблённого, как виделось Клавдии Васильевне. Это были прелестные поэтические миниатюры, произведения искусства, своего рода «Стихотворения в прозе» и поэтому имели право на сохранение, подобно многим, зачастую очень личным, лирическим стихотворениям.

От тем «театральных» и сугубо личных беседа наша, как это часто бывает, перекинулась на политику. Клавдия Васильевна рассказала о только что услышанном по радио интервью с какой-то оголтелой, но весьма, как она выразилась, «эрудированной» сталинисткой (не с Андреевой). В те годы развенчание Сталина было животрепещущей темой.

–

Далее я прочитал свои воспоминания о ТЮЗе, и Клавдия Васильевна очень живо откликнулась на них. Зачастую воспоминания её совпадали с тем, о чём я упоминал. Но живые выказывания одного из ведущих некогда актёров ТЮЗа не лишены интереса, поэтому я позволю себе на них остановиться. Я привожу эти высказывания в той последовательности, как возникали они в беседе.

«Прежде всего, – заметила Клавдия Васильевна, – театр без занавеса, это было непосредственное общение зрителей с действующими лицами. Ведь мы иногда, как это было в «Коньке-Горбунке», пробегали среди зрителей. Это очень важно».