Книга Прекрасные черты - Клавдия Пугачева

С Петроградской стороны в ТЮЗ дорога была одна. Ехали мы обычно на «тройке» до Летнего сада, а оттуда пешком на Моховую. В театре же всё было продумано и организовано очень удобно. Гардероб распределён по школам и по группам зрителей. Никакой свалки и толкотни не возникало (особенно после спектакля). В зрительном зале видно было отовсюду одинаково хорошо. Никто никому не мешал. После второго действия, а всего их было три, на сцене неизменно появлялся Николай Николаевич Бахтин и строгим голосом объявлял, в какой последовательности будут выходить школы и группы зрителей. «Закон выхода» выдерживался неукоснительно. Пока не оделась одна часть зрителей, другая сидела на местах. Поэтому выход проходил без сутолоки и быстро.

В тюзовских спектаклях неизменно было три действия. Трёхчастное деление имело отнюдь не формальный смысл. Оно определяло композицию пьесы, подчёркивая её классическую структуру: «завязка», «кульминация», «развязка». Это придавало пьесе стройность. Принятое под давлением обстоятельств современное двухчастное деление спектакля, мне кажется, разваливает пьесу на две большей частью формальные половины.

Ребята любят «растягивать удовольствие». Я помню: первое действие смотришь всегда «со смаком», впереди ещё два. Второе действие сулит ещё одно. А третье действие ожидаешь с нетерпением – какова-то развязка. Не знаю почему, но «трёхчастное» деление всегда вызывает чувство удовлетворения.

После спектакля мы с Мишей возвращались домой обычно вместе. Вот тут-то и шло главное обсуждение, главная критика. Да и не только спектакля. А, главным образом, девочек. Мы с Мишей были одинаково влюбчивы, одинаково застенчивы и поэтому охотно поверяли друг другу свои наблюдения.

Потом Миша по делегатской своей обязанности «организовывал» в школе «официальные» разборы спектаклей. И разборы эти, особенно когда их направляла наша чудесная учительница литературы Лидия Михайловна Бурова – в просторечьи Лидяша, бывали порой очень живые и интересные. Неправильно думать, что в те годы мы жили только в мире лозунгов и тенденциозных оценок. Диспуты наши были очень непосредственны, с собственными мыслями и взглядами. И право же, мы не были до безобразия зашоренными. Мы всегда стремились к самостоятельности суждений.

Как-то раз, уже много времени спустя после окончания войны, я встречал в Москве «Красную стрелу» из Ленинграда. Встречал свою маму. Оказалось, что она ехала в одном купе с Александром Александровичем Брянцевым. Я, конечно, тотчас признался ему в своей любви к ТЮЗу Спросил о послевоенной судьбе театра. И Александр Александрович предложил мне ответить на любой вопрос касательно судьбы интересующих меня актёров. Он знал и помнил всё о каждом. И ещё, сказал мне Брянцев, в Ленинграде затевается строительство нового здания ТЮЗа. Я, конечно, очень ревниво и настороженно воспринял эту весть. В новом здании, сказал Александр Александрович, повторится и в зале, и в сцене планировочная схема театра на Моховой. Схема схемой, но всё-таки жаль было, что театр переедет.

Конечно, новый театр неизбежно приходит на смену старому – это банальная истина. Но при этом хочется, чтобы самое главное, самое драгоценное, найденное предшественником, не утрачивалось последователем. Для ТЮЗа это было глубокое уважение к Юному Зрителю.

Бережное отношение к детям, понимание их эмоциональной ранимости всегда должны отличать спектакли для детей. Как бы ни были порой сильны эмоциональные удары в спектаклях (например, кульминационная сцена в «Ундервуде»), никогда нельзя терять в этом отношении чувства меры. Я помню, как-то видел постановку «Овода» для детей. В финале прямо на глазах у зрителей показывали сцену расстрела. Это было чудовищно. Детский спектакль зачастую таит в себе соблазн эмоционального перехлёста. Старый наш ТЮЗ обладал в этом отношении безукоризненным вкусом.

И «Новый ТЮЗ» и «ТЮЗ в новом здании» – совершенно новые организмы. У них своя жизнь, свои поиски. А ТЮЗ на Моховой стал символом определённого Времени. Времени становления театра для детей в бурные и тяжёлые годы. Со всей неповторимостью роли театра и отношения его создателей к детям тех лет.

Так же, наверное, было бы правильно отнестись и ко МХАТу. То, что связано с понятием «МХАТ», отошло в прошлое. Это надо уважать, а рядиться в прошлые одежды на останках былого, формально пестовать былые традиции – это фальшиво. Старое дерево нельзя пересадить, даже если ему трудно расти в новых условиях. Используй мхатовскую площадку, на худой конец, коли нельзя устроить в этом здании «Музея великого этапа в становлении театра». Тем более недостойно делиться на какие-то два МХАТа. Не пристало называться МХАТом. МХАТ – это название-символ.

Как-то мы с моим товарищем – два старых «юных зрителя» – проходили по Моховой, поравнялись с ТЮЗом, дело было днём, и заглянули в служебную дверь. Внутри было пусто, только сидели две очень милые вахтёрши. Мы робко объяснили им, что мы «прежние зрители» и попросили разрешения взглянуть на дорогой нам зал. Они не только разрешили, но приветливо зажгли свет и провели нас по «актёрской лестнице». На стене лестницы мы увидели мемориальную мраморную доску, надпись на которой гласила, что в этом театре долгие годы работал и преподавал Л. Ф. Макарьев. А потом мы прошли в зал. Это был зал нашего детства. Всё тот же не изменившийся зал. Казалось, сейчас зазвучит марш из «Тома Сойера» и всё начнется сначала. Но, увы, в зале лежали доски, видимо, его готовили к ремонту, а, может быть, и к переделке. Жизнь шла своим чередом. Мы посидели молча и простились со своим детством.

Беседа Клавдией Васильевной Пугачёвой

Переехав из Ленинграда в Москву, я с грустью простился с ТЮЗом. Но судьбе угодно было подарить мне ещё одну неожиданную встречу с ним.

В Москве познакомился я с Клавдией Васильевной Пугачёвой. А Клавдия Васильевна – это же Тимошка из «Тимошкиного рудника». Это незабываемый Гек Финн из «Тома Сойера». И вновь всколыхнулись воспоминания юных лет. Я написал свои заметки о ТЮЗе и, конечно, захотел прочитать их Пугачёвой.

Так сложилось, что Клавдия Васильевна в то лето (в начале девяностых годов) отдыхала на Николиной Горе под Москвой. Там же бывали и мы с Олей, дочерью и внучкой. Мы встретились с Клавдией Васильевной на Никологорской даче у Капиц.

Клавдия Васильевна, прекрасная рассказчица, на этот раз была в ударе – весело и непринуждённо делилась своим прошлым.

Мы сидели на террасе за знаменитым «устойчивым столом», сработанным Петром Леонидовичем. Нас, слушателей, было трое: Анна Алексеевна, Оля и я.

У меня зачастую возникает недоверие, когда я читаю воспоминания, очень подробно передающие пространные беседы. Но на этот раз с нами был ещё один молчаливый (!) собеседник – мой любимый магнитофон. Он и сохранил подробности и живое звучание голоса Клавдии Васильевны. Так что, вспоминая эту беседу, я постараюсь быть достоверным. Конечно, на бумаге во многом исчезает яркость и непосредственность интонации, но остаются подробности и детали.

Клавдия Васильевна вспоминала свои юные годы, рассказывала о жизни в Крыму в Мисхоре. Зашла речь о Маяковском:

«Я не знала, – упомянула она, – что Маяковский так пробирал Булгакова. Я не имела понятия, что он так его высмеивал в своих всяких «штучках-дрючках». Булгаков к нему очень хорошо относился. Вроде бы вначале у них были нормальные отношения.