Книга Агония Российской Империи. Воспоминания офицера британской разведки - Робин Брюс Локкарт

Затем встает Спиридонова, и с первых ее слов становится понятно, что это не обычный съезд и что с этого дня пути большевиков и левых социалистов-революционеров расходятся. Она, очевидно, нервничает. Она говорит монотонно, но постепенно речь ее приобретает истерическую страстность, которая производит впечатление. Она нападает на комитеты бедноты. С гордостью упоминает она о том, что вся ее жизнь была посвящена борьбе за благо крестьян. Отбивая такт своей речи движениями правой руки, она ожесточенно нападает на Ленина: «Я обвиняю вас, — говорит она, обращаясь к Ленину, — в том, что вы изменили крестьянам, использовали их в собственных целях и не служили их интересам». Она обращается к своим сторонникам и кричит: «По философии Ленина вы только навоз, только удобрение». Затем, впадая в истерику, она обращается к большевикам: «Другие наши разногласия только временные, но по крестьянскому вопросу мы готовы дать сражение. Когда крестьян, крестьян-большевиков, крестьян левых социалистов революционеров и беспартийных крестьян — всех одинаково уничтожают, гнетут и давят, — в моих руках вы найдете тот же револьвер, ту же бомбу, с которыми я когда-то защищала…» Конец фразы тонет в бурных аплодисментах. Большевистский делегат из партера бросает оратору непечатное оскорбление. Поднимается сущий ад. Крестьяне поднимаются с мест и кулаками грозят большевикам. Троцкий проталкивается вперед и пытается говорить. Крики заглушают его голос, и лицо его бледнеет от бессильной ярости. Напрасно Свердлов звонит в колокольчик и грозит очистить театр. По всей вероятности, ему придется привести свою угрозу в исполнение. Тогда Ленин медленно выходит на авансцену. По дороге он хлопает Свердлова по плечу и говорит, чтобы он убрал колокольчик. Держась за отвороты пиджака, он оглядывает залу, улыбаясь, совершено спокойный. Его встречают насмешками и мяуканьем. Он добродушно смеется. Тогда он поднимает руку и шум затихает. Холодно и логично он отвечает на критику левых социал-революционеров. Он указывает с мягким сарказмом на их непоследовательную и часто двусмысленную позицию. Его замечания вызывают новую бурю. Свердлов снова волнуется и хватается за колокольчик. Снова Левин поднимает руку. Его самоуверенность почти раздражает. Тогда, слегка наклоняясь вперед, этим подчеркивая свои слова и очень мало жестикулируя, он продолжает так же спокойно, как если бы возвращался к воскресной школе. На упреки в раболепстве перед немцами он отвечает, что левые социалисты-революционеры, желая возобновить войну, проводят политику империалистов-союзников. Холодно и совершенно спокойно он защищает Брестский договор. Указывает на его унизительность, но подчеркивает жестокий закон необходимости. Он даже преувеличивает трудности текущего момента, поощряет смелость тех, кто борется за социализм, советует вооружиться терпением и обещает награду за это терпение в блестящей картине будущего, когда утомление войной неизбежно породит революцию во всех странах. Постепенно самая личность этого человека и подавляющее превосходство его диалектики завоевывают аудиторию, которая слушает, как очарованная, и в конце речи разражается вспышкой оваций, в которых, несмотря на то что многим из левых социалистов-революционеров известно о приготовлениях к завтрашнему дню, участвуют не одни большевики. Однако левые социалисты-революционеры недолго находятся под впечатлением этой речи. За Лениным следует Камков, блестящий оратор, который доходит до ярости. Он произносит боевую речь, и я удивляюсь его безрассудству. Он не щадит никого. Заключительная часть его речи великолепна по своему драматизму. Он поворачивается к ложе, в которой сидят немцы: «Диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Мирбаха. Вопреки всем нашим предостережениям, политика Ленина остается все той же, и мы из независимой державы стали лакеями германских империалистов, которые имеют наглость показываться даже в этом театре».

В один момент левые социалисты-революционеры поднимаются с мест, крича и грозя кулаками немецкой ложе. Театр потрясает рев: «Долой Мирбаха! Долой немецких мясников! Долой брестскую петлю!». Свердлов торопливо звонит в колокольчик, объявляет заседание закрытым, и лихорадочно возбужденные делегаты выходят из залы.

Один инцидент навел меня на размышление. Во время речи Камкова один офицер из французской контрразведки яростно аплодировал. Его отношение типично для многих из моих коллег-союзников. Они не могли понять, что как для большевиков, так и для левых социалистов-революционеров иностранная интервенция, германская или союзническая, была интервенцией контрреволюционной. Когда состоялась наша интервенция, она не получила поддержки от левых социалистов-революционеров. Прениям, которые закончились так драматически вечером пятого июля, не суждено было возобновиться на следующий день, в субботу шестого июля. Съезд собрался снова, но большевистские вожди отсутствовали. Вчерашняя революция на сцене была перенесена на улицы и на баррикады.

Я вошел в Большой театр в четыре часа. День был душный, и в театре было жарко, как в бане. Партер был полон делегатами, но на сцене оставалось много пустых мест. Не было ни Троцкого, ни Радека. К пяти часам исчезла большая часть большевиков — членов ЦИКа. Ложа, отведенная представителям центральных держав, пустовала. Было, однако, много левых социалистов-революционеров, в том числе Спиридонова. Она выглядела спокойной. Ее поведение ничем не выдавало того, что партия социалистов-революционеров уже решила начать войну. Однако случилось именно это, хотя прошло несколько времени, прежде чем мы осознали правду. В шесть часов в нашу ложу вошел Сидней Рейли и сообщил, что театр окружен войсками и все выходы охраняются. У него было самое смутное представление о совершающихся событиях. Какие-то беспорядки. Он знал, однако, что на улицах идут бои. Наши опасения еще усилились, когда в коридоре над нами раздался взрыв.

Неосторожный часовой уронил ручную гранату. Боясь, что большевики будут обыскивать их перед тем, как выпустить из театра, Рейли и французский агент начали рыться в карманах, ища компрометирующие документы. Некоторые из них они разорвали в клочки и засунули под обивку дивана. Другие, без сомнения, более опасные, проглотили. Положение было слишком напряженным, чтобы мы могли оценить его комическую сторону, и решив, что в данном случае бездействие является лучшей политикой, уселись дожидаться развязки, насколько могли, терпеливо.

Наконец в семь часов нас освободил Радей, который рассказал нам, в чем дело. Левые социалисты-революционеры убили Мирбаха, надеясь этим спровоцировать Германию к войне. Во главе с Саблиным и Александровичем, зампредом ЧК, они намеревались арестовать большевистских вождей во время съезда в Большом театре. Вместо этого они сами попались в западню, расставленную противниками.

Историю переворота можно рассказать в нескольких словах. В субботу в два часа сорок пять минут к германскому посольству в Денежном переулке подъехал автомобиль с двумя седоками. Посольство охранялось отрядом большевистских войск. Лицам, приехавшим в автомобиле, доступ не представил никаких затруднений, так как у них были специальные пропуска, подписанные Александровичем в качестве зампреда ЧК. Некий Блюмкин, который в течение нескольких месяцев жил рядом со мной в комнате гостиницы, был главным действующим лицом в последующей трагедии. Как работник ЧК, он был немедленно принят Ризлером, советником германского посольства.