Книга Кукольных дел мастер - Генри Лайон Олди

Так и кажется: сейчас створки распахнутся на всю ширину, возникнут марионетки, заговорят, задвигаются, разыгрывая спектакль, а наверху, почти неразличимые за тканью покрова, объявятся руки невропастов с крестами-вагами.

– Тут я исповедовал заключенных. Давно, еще до того, как «Шеол» сгинул во тьме. Но по сей день имею доступ. И один, и сопровождая заключенного для отправления духовных потребностей. Не бойтесь, здесь вы в безопасности.

Второе нажатие, и исповедальня сгинула. Авель достал из шкафчика электрочайник, на треть заполненный водой, и поставил кипятиться. Пока вода грелась, он извлек заварничек, чашки, пакетик с «Улиткой Мао»: на этикетке смешной моллюск топырил рожки, ухмыляясь по-мультяшному.

– Кто вы такой? – спросил Лючано.

Авель невесело рассмеялся.

– Летописец. Рефаим, гори оно все огнем! В прошлом – тюремный священник. Отец Авель, член Мультиконфессионального Совета по религиозному попечению. Прошу любить и жаловать.

Улитка с пакетика подмигнула гостю: все мы тут, братец, мульти – и он, и я, и ты тоже, судя по твоей вытянутой физиономии.

– Недоходная неправительственная организация, представляющая широкий диапазон признанных конфессиональных групп Южного Триалета. Служит обеспечению духовных и религиозных прав граждан. Призвание – забота о душах. Вот, заботился. В меру скромных сил.

– А сейчас?

– Перестал. Без меня нашлось, кому позаботиться. Давайте лучше чайку, он и для тела, и для души полезней…

Насыпав в заварничек горсть чайных листьев – сухих, скрученных, похожих на воробьиные язычки – Авель залил туда кипяток и закрыл посуду крышкой. Колдуя над чаем, он мало-помалу терял облик «мерина»: хоть притворщика-рефаима, хоть советчика-добровольца. Возраст, усталость, желание покоя, но иного, живого, не дарованного исследователями-пенетраторами, не предложенного «вождем вождей», не навязанного силой – вот что проступало из-под личины. Сейчас хлебнем горяченького, потолкуем о том, о сем, оно и попустит.

Тишина, благолепие; приветный уголок.

Трудно было представить, что за стенами исповедальни бушует День Гнева, и Малый Господь, он же ЦЭМ, владыка «Шеола», мощной дланью наводит порядок, тюремный порядок согласно прежнему, обветшалому закону бытия – чтобы вскоре угомониться и впасть в спячку до следующего Дня Гнева.

– Если вы сотрудник тюрьмы, вы…

– Не мучайте себя тщетной надеждой, – Авель жестом прервал гостя. – Я не сотрудник, я священник. Я не знаю пароль-кодов. У меня нет допуска в управляющий центр. Я не имею никаких привилегий, способных помочь вашему побегу. Кроме, разве что, планшета с чайником – казенного имущества, презирающего бдительность «Вампира». Ну и пакетик с заваркой. Храню для особых случаев. Не каждого угощаю, знаете ли…

Он с горькой иронией показал улитке «рожки».

– Здесь, в исповедальне, я вспоминаю прошлое. Иногда очень интересно сопоставить кающихся: свободных и заключенных. Истинное покаяние, с ясным сознанием греховности, на свободе встречается только у людей высокой духовной жизни. Средний человек кается скверно. В большинстве случаев он исполняет формальность, полагая себя малым грешником. Иное дело – заключенные. Самые лучшие – каторжники. Они каются, рыдая о простейших грехах, считая их причиной наказания свыше. Большей частью я боролся с унынием. И приходил к выводу: стены тюрьмы похожи на стены монастырей. Боже, какое ожесточенное сердце имеет средний человек, если для пробуждения его необходима каторга?! Извините, я заболтался… язык мой – враг мой…

Соломенно-зеленая струйка полилась в чашки. Запах лета и свободы наполнил исповедальню. Лючано вдруг захотелось попросить Авеля еще раз включить голограмму интерьера. «Волшебный ящик», где движутся куклы, а грехи всплывают мыльными пузырями, чтобы лопнуть и сгинуть без следа.

– Почему вы не сопротивляетесь? – спросил он, отхлебывая глоток чая. – Рефаимы-сидельцы, ангелы-пенетраторы, Осененные… Разве вы не считаете это ересью?

– Не умею. Сопротивляться – не умею. И хочу жить. Она убьет меня, если я восстану против ее бредней. С другой стороны, разве это ересь? Если некая система взглядов помогает существовать в аду, я благословлю ее. Вы обратили внимание, что большинство – счастливо? Новенькие поначалу страдают, но быстро втягиваются.

– А Посвящение? Ува говорил мне о каком-то Посвящении! Его проводите не вы?

– Нет. Его проводит Пастушка. Новенький на общем собрании рефаимов рассказывает о своей жизни. От начала до конца. От рождения до смерти, то есть до попадания на «Шеол». Эрзац-исповедь. Считается, это помогает отринуть ушедшую жизнь. Успокоиться. После рассказа неофиту выдают тюремный комбинезон с номером и маячком. Наночип вводится в тело, и системе проще контролировать поведение человека. Хотя она и без чипа – вполне успешно…

– Комбинезон?

– Ага. Их на складе – навалом. И вход туда свободный.

– Но ведь я могу не захотеть исповедоваться собранию?

– Можете. Но Пастушка – очень убедительная девушка. Верьте моему слову, вы будете рассказывать, в подробностях. Еще и удовольствие получите. Как священник, я был допущен к архиву личных дел. Ну и на Посвящении слушал: наша красавица ничего не скрывала. Увлекательная биография, хоть роман сочиняй…

КОНТРАПУНКТ ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ

(в разное время, в разных местах)

Труднее всего – делать.

Это значит – ошибаться. Это значит – уставать. Изыскивать средства. Собирать силы. Пахать, как вол. Надрываться, как проклятый. Стремиться к завершению. Пробивать. Строить. Создавать.

Нет, не работать.

Делать.

Это значит – обзаводиться врагами. Привлекать советчиков. На любое дело советчики летят, как сами знаете кто сами знаете куда. Спорить. Доказывать. Нести. Выслушивать дурацкие шуточки. Узнавать, что если бы делали они, то сделали бы лучше. Давиться этим сволочным «бы». Бредить ночами чужим, злым, коровьим; «А м-мы-ы б-бы-ы…» Спать вполглаза. Рвать жилы. Делать, короче.

Ну, вот – сделал. Вытер мокрый лоб. Выдохнул:

«Хорошо! И хорошо весьма…»

Думаете, вам за это поставят памятник? Клизму вам поставят…

Пастушка родилась на Цэрбе, в Бохине, в спецпитомнике «Чувач».

История ее родителей заслуживает особого упоминания. Самый знаменитый мезальянс сезона – журналисты на части рвали его участников, растаскивая клочья по новостным лентам. Говорят, режиссер-телепат Монтелье даже заинтересовался экранизацией: «Фильм снят по реальным фактам, имевшим место…» – да увлекся другим проектом.

Судите сами:

Отец Пастушки, Марек Геджибош, был гранд-чемпионом породы «цэрбский чувач» по двум версиям: FCI и ICU. Знак «Образцово выращенный», статус «Лучший кобель», многократный «The best of show» – намод, то есть наследственный киноид-модификант в седьмом поколении, Марек являл собой продукт высочайшей пробы.