Книга Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

Дальнейшие перспективы казались Владимиру Владиславовичу не слишком радостными. Для госслужбы – например, в милиции – он был явственно староват. Что касается бизнеса, то он у него горел в руках – в плохом смысле слова. Работать руками – скажем, в качестве плотника или слесаря? Этот вариант он отмел сразу. Во-первых, возраст уже дает о себе знать, а во-вторых он хоть и пенсионер, но офицер, а офицеров бывших не бывает, и потому работать – это ниже его достоинства. В-третьих, чтобы что-нибудь делать, нужно что-нибудь уметь, а Ревокатов умел лишь одно – руководить.

Пару лет он промыкался, то не работая нигде, то сидя вахтером в разных конторах. А потом его осенило: если больше нельзя ни в армию, ни в милицию, ни в бизнес, то надо идти в Церковь! На дворе стоял 2001-й год, Московская Патриархия набирала вес, и Ревокатов носом учуял, что священником быть отныне не постыдно, но солидно и почетно. Как ему казалось, попу особо ничего делать не надо. Опять же, прихожане, уважение… Говоришь проповедь, а ее все слушают эдак внимательно – не хуже, чем в былые времена, когда политрук политинформацию проводит. Опять же пожертвования, иногда едой, а лучше деньгами… Да и «отец Владимир» – это звучит солидно!

Пережил ли Ревокатов некое религиозное обращение? Или же был просто циничнейшим аферистом, который хотел использовать чужую веру? Ни то, ни другое – по крайней мере в чистом виде. Просто в очередной раз сработала уникальная гибкость его сознания, способного принимать ровно те формы, которые требовались обществом, точнее, тем его слоем, в котором Ревокатов видел начальство. Мама Владимира Владиславовича была верующей «в меру». И не чаще пары раз в год на службу в храм все-таки заглядывала. А на Пасху пекла куличи, красила яйца, и Ревокатов-старший, будучи однозначным атеистом, садясь за праздничный стол и беря в руку яичко, громко говорил:

– Христос воскрес!

В детстве Володя не задумывался о том, верует он или нет. То есть, конечно, он, как приличный ученик и хороший комсомолец, если б его спросили на сей счет, ответил бы, что он атеист. Ведь он всегда говорил так, как от него требовали. Какими были его взгляды на самом деле? Никакими. Он просто не думал об этом.

Но, не споря с отцом и всевозможным начальством, он никогда не спорил и со своей матерью. И даже, если она его просила, мог украдкой, судорожно-неуверенным движением, перекрестить лоб.

Теперь же, когда для жизненного успеха потребовалось декларировать не свое неверие, но свою веру, Ревокатов как-то незаметно для себя ощутил, что он всегда был православным. Что так его с детства воспитывала мать. Что это было частью его семейной истории. И что вот теперь-то наконец он возвращается к истинным корням и истокам.

И надо сказать, что он отнюдь не лгал, когда начал говорить немногочисленным знакомым о смене своих ценностных приоритетов. Он сам в это верил. Ибо на жизненном горизонте появилось новое начальство, с которым он связывал свои надежды, и это начальство, как он полагал, требовало от него веры. А раз так, то не поверить он не мог. Во что? Это было еще неясно. Это еще предстояло узнать – у нового начальства, каковому отныне следовало стать стержнем его новой жизни.

* * *

Одним из последних под благословение, во время всенощного бдения, подошел Алексей Сормов – второй «курсант» из числа бывших военных. Как и Ревокатов, он был невысокого роста, но намного тучнее его, и потому простенький стихарь, сшитый из той же материи, из какой в брежневском СССР шили шторы, туго охватывал его солидную фигуру, напоминая большой колокол-благовест.

Сормов ради смирения хотел подойти последним, однако старший иподиакон Григорий (простой и дерганый человек) грубо подтолкнул его, чтобы шел впереди двух мальчиков-пономарей – мол, раз старший по возрасту, то и иди вперед, не нарушай порядка.

– Благословите, Владыко! – сказал Алексей, низко кланяясь перед архиереем. Обычно подходили молча, и было заметно, что Григория такое «своеволие» заметно напрягло. Однако Евсевий благожелательно улыбнулся и широким жестом благословил нового послушника.

– Так ты, значит, и китайский знаешь? – спросил архиерей.

– Знаю. Не в совершенстве, но разговор могу поддерживать, а также имею навыки чтения, – отрапортовал Сормов.

– О как! – с улыбкой ответил Евсевий, однако продолжать разговор не стал. И Сормова, который не успел сообразить, что ему нужно отойти, за рукав стихаря отдернул в сторону старший иподиакон.

Он и вправду владел китайским языком – хотя, как он и сказал, не идеально. Но в достаточной мере для того, чтобы свободно изъясняться на бытовые темы. А сейчас, после поступления на Пастырские курсы, начал старательно изучать лексику, связанную с религиозно-богословской спецификой, в будущем мечтая отправиться в Китай миссионером.

Алексей Алексеевич Сормов, как и Ревокатов, был майором запаса, но его семья и военная карьера сильно отличались от ревокатовских. Деда своего он не знал – отец в раннем детстве попал в детдом, где и жил, и учился, и воспитывался вплоть до совершеннолетия. В результате этого воспитания Алексей Сормов-старший вырос убежденным коммунистом, искренне, с религиозной горячностью верящим в идеалы коммунизма, которые для него были священными (безо всяких кавычек). В отличие от абсолютного большинства своих товарищей по комсомолу, труды «классиков» он читал не из-под палки, а по собственному желанию и буквально запоем. Что же касается выбора профессии, то тут у него не было ни малейших сомнений – только в армию, защищать Отечество трудящихся!

И он пошел в училище, откуда выпустился лейтенантом и поступил на столь милую его сердцу военную службу. А через несколько лет произошло событие, о котором он начал мечтать еще школьником – его приняли в Коммунистическую партию Советского Союза!

Парторг даже умилился, глядя на молодого лейтенанта, отличника боевой и политической подготовки, со слезами на глазах и дрожью в обычно твердом голосе принимавшего из его рук партийный билет. «Достойная смена растет!» – подумал он тогда про себя.

Но не прошло и года, как тот же парторг инициировал исключение из КПСС лейтенанта Сормова. Поводом стало то, что он, по мнению руководства партийной организации, намеренно, последовательно и целенаправленно искажал линию партии как в партийной своей работе, так и на воинской службе. Действительная же причина оказалась несколько необычной. Нет, Сормов-старший не стал за этот год диссидентом или антикоммунистом. Он не проявлял халатности и не совершал аморальных поступков. Проблема была в том, что он как раз таки и был искренним коммунистом, свято верящим в осуществление коммунистического идеала на земле, в частности, в Советской армии, в частности, в той воинской части, где он служил. И потому искренне пытался бороться за соблюдение социалистической законности, а равно и норм «Морального кодекса строителя коммунизма».

В результате очень скоро он начал отравлять жизнь и товарищей по партии, и всех вообще офицеров в своей воинской части.

И его действительно постановили из партии исключить. Но с огромным трудом Сормов-старший сумел добиться своего восстановления в рядах КПСС. Впоследствии эта история, с исключением и восстановлением, повторялась три раза. Помимо партийных взысканий, его единожды понизили в звании (за «халатное отношение к воспитательной работе») и раза два пытались подвести под трибунал – на почве все той же мнимой халатности.