Книга Информация - Мартин Эмис

Как бы то ни было, Ричард упрямо верил в то, что у него началась полоса удач, несмотря на все неудобства перелета, несмотря на неотвязные сомнения по поводу издательства «Болд адженда» и несмотря на целый ком окровавленных салфеток, которые он прижимал к лицу. Вскоре после взлета, пока самолет еще только набирал высоту, кровь менструальным потоком хлынула из правой ноздри Ричарда. Позже, когда он устроился поудобнее со своим пивом и биографией, предвкушая близящийся обед, кровь хлынула из его левой ноздри. Нос Ричарда явно снова был вполне надежным инструментом: просто в нем оказалось несколько литров неугомонной крови. Ричард нагнулся и протиснулся к проходу, потом прошел мимо ребенка, мимо его одинокого родителя и еще одного малыша постарше и присоединился к очереди в самую презренную часть самолета, в самом его хвосте, — к очереди в туалет. После своего первого визита сюда Ричард остановился передохнуть у дверцы аварийного люка. Он смотрел на Лондон сверху и сравнивал его с тем Лондоном, какой видел, когда они ехали в серебристой машине Гвина в аэропорт. Их путь сквозь обычное бледное воскресенье, сквозь западную часть Лондона, пятна серого сверху и немного зелени снизу, длинные ряды домов, измученных дорогой, по которой они ехали. Потом земля словно сплющилась, выровнялась у порога неба (погрузка багажа и продовольствия), а сверху, подрагивая, нависало распятие самолета, он простирал над вами объятия своих крыльев и взвывал к вам своим пронзительным механическим голосом. «Америка меня доконает, — сказал Ричард Джине перед выходом. Он пытался улыбаться, но в глазах у него щипало, а шелковистые головы мальчишек казались горячими под его ладонями. — Она меня доконает».

Через полчаса Ричард вернулся в салон. После Ричарда туалет напоминал кухню, в которой только что в страшной спешке бушевал серийный убийца. Когда Ричард еще стоял, нагнувшись над умывальником и чувствуя себя жертвой этого серийного убийцы, по громкой связи назвали его фамилию и попросили дать о себе знать членам экипажа. Ричард еще раз высморкался в бумажное полотенце и, шмыгая носом, вышел в коридор. По проходу навстречу ему шла стюардесса и, погладывая направо и налево, деловито спрашивала:

— Мистер Талл? Мистер Талл? Кто тут некий мистер Талл?

Ричард внимательно посмотрел на нее. Он ее узнал. Он уже обратил на нее внимание. И здесь напрашивается вопрос: а захотел бы кто-нибудь стать предметом внимания Ричарда? Это была та самая стюардесса, которая перед взлетом, стоя в нескольких футах от Ричарда, наглядно демонстрировала спасательные средства. Конечно, обычно это задание возлагают на видеоинструктора. Но изображение на мониторе вдруг задрожало и застыло, и им всем пришлось довольствоваться живой стюардессой. При помощи знаков она объясняла, что и как нужно делать. Это была суровая дама невыразительной наружности на пороге пенсионного возраста, все системы ее организма работали со сбоями от влияния магнитосферы и длительного простоя. (Ричард знал, что такое длительный простой.) Она была похожа на мадам, которая давно ушла на покой и которую теперь извлекли из омута забвения и заставили заниматься тем, чем заниматься у нее не было ни малейшего желания: она с неохотой изображала поглаживания рукой, подкачивала тазом.

— Кто тут некий мистер Талл?

На таком языке говорили в воздухе, это был аэрожаргон; на земле так никто не говорил. Хотя для Ричарда, в ушах которого все еще шумело от кровопотери, это звучало неплохо.

Он покорно откликнулся на зов.

Стюардесса препроводила его через весь эконом-класс, затем другая девушка провела его через мир бизнес-класса, потом он нырнул под шторку, и, наконец, третья стюардесса ввела его в первый класс. Совершая это путешествие в путешествии, направляясь в сторону Америки, Ричард смотрел, что читают пассажиры, и обнаружил, что по мере его продвижения к носовой части самолета кривая читательского вкуса поразительно круто шла вниз. В эконом-классе на коленях у пассажиров были самые разные книги — либеральные, человеческие: «Даниэль Деронда», пособие по тригонометрии, Ливан, Первая мировая война, Гомер, Дидро, «Анна Каренина». Что касается мира бизнеса, то дело было не в том, что его представители и представительницы были погружены в книги неисправимо второстепенных или же неосмотрительно канонизированных авторов, таких как Торнтон Уайлдер и Достоевский. Или что они увлекались литературными середнячками вроде А. Л. Роуза и лорда Дэвида Сесиля или даже сочинениями философов, любящих устраивать бури в стакане воды, гневных историков-ревизионистов, упрямых специалистов по космологии или бледных пиитов. Дело в том, что читали там и всякую дрянь — откровенную макулатуру. Пухлые триллеры, щекочущие нервы и леденящие кровь детективы и боевики помогали им преодолевать трудности, с которыми приходится сталкиваться современному предпринимателю. Затем Ричард очутился в интеллектуальных трущобах первого класса, среди мирно посапывающих толстосумов. На мягко вздымавшихся и опадавших животах покоились книги с обложками, украшенными сценами охоты или цветущего вида молодыми парами, млеющими в объятиях друг друга. Пассажиры первого класса размякли после сытного обеда. Здесь никто ничего не читал за исключением одинокого изыскателя, который, скептически нахмурясь, листал каталог какой-то парфюмерной фирмы. Боже, что случилось с пассажирами «Конкорда»? Они прорезали тропосферу на той грани, за которой жизнь уже невозможна, и имели возможность увидеть, из чего же состоит почти вся остальная Вселенная (из ничем не нарушаемой пустоты), и вместо этого все эти кретины сидели, глядя в пространство. В пространство внутри себя, а не в пространство, где нас нет. Почти в самом носу самолета сидел Гвин Барри и читал программу своего визита.

— Привет, — сказал Ричард.

Гвин потянул за рычаг, чтобы поднять спинку кресла и перейти из лежачего положения в сидячее. Он указал Ричарду на небольшой столик. Ричард присел на него рядом с вазочкой, в которой стояли тюльпаны. В салоне первого класса везде стояли букетики цветов.

— Как дела? — спросил Гвин, а его глаза вновь обратились к программе своего пребывания в Америке на шести или семи листах с разнообразными пометками цветными маркерами, означавшими интервью для телевидения, радио или прессы. — Да уж, в Лос-Анджелесе они возьмут меня в оборот по полной программе, — продолжал он. — Весь интерес к книге идет из Сан-Франциско. Ты только посмотри. Как я могу давать интервью «Кроникл» и тут же Питу Эллери? — Он повернулся к Ричарду, словно ожидая от него ответа. Потом он спросил: — А что твои ребята для тебя наметили?

— Я тебе уже говорил. Мой редактор ушел из этого издательства. Они дали мне какого-то то ли Чака, то ли Чипа.

Это была правда. Издатель Ричарда, Рой Бив — полный идей и энтузиазма, — ушел из «Болд адженды». И каждый раз, когда Ричард звонил, его отфутболивали от Чипа к Чаку или от Чака к Чипу. «Чак на месте?» — «Вы хотите сказать — Чип?» — «Тогда давайте мне Чипа». — «Вам ведь был нужен Чак». При этом ни того, ни другого застать было невозможно. Ричард никак не мог решить, Чак и Чип — это один человек (как Дарко и Ранко), которого никогда нет на месте, или же они оба — и Чип, и Чак — это выдумка третьего лица по имени Чап или Чик. Единственный редактор, которого за все это время ему удавалось застать, был безобидный, судя по голосу, парень, называвший себя Лесли Эври.