Книга Информация - Мартин Эмис

Несмотря на то что в Англии книга не нашла отклика, мы получили позитивные известия из Америки. Роман «Без названия» принят нью-йоркским издательством «Болд адженда».[9]Это небольшое, недавно основанное издательство; они не могут выплатить аванс, но процентные отчисления с каждого проданного экземпляра будут соответствующим образом переводиться на твое имя. Рой Бив, твой американский издатель, полон энтузиазма и надеется, что общими усилиями мы сможем оказать книге должную поддержку. Они хотят издать «Без названия» весной: вы с Гвином будете там к моменту выхода книги. Как видишь, дела складываются неплохо. Надеюсь, ты доволен.

Ричард сделал то же, что сделала Джина, когда он сделал ей предложение: он разрыдался. Через час, когда жена, легко ступая, спустилась по лестнице и осторожно подошла к нему, он по-прежнему сидел, пряча лицо в ладонях. Ричард поднял голову. Проведенные за городом выходные довели его до состояния пугала, почти не пригодного к употреблению. С синяком под глазом, в нелепых клешах, он едва мог передвигаться. Всю ночь его неудержимо трясло, как на вибростенде.

— Что ты с собой сделал?

Мариус и Марко начали просыпаться в своей комнате. Было слышно, как они потягиваются и ворчат.

— Ничего, все в порядке, все в порядке. Сам не понимаю, как это случилось. Но думаю, все будет в порядке.

Сегодня я видел желтую карлицу. Нет, не того желтого карлика наверху (погода была плохая). А ту, что на земле (погода была плохая). Одного взгляда на нее было достаточно.

Думаю, она шла на свидание. Короткая юбка, высокие каблуки, новая прическа. Разумеется, всякое описание ее внешности и одежды немедленно заставляют вас вводить поправку в масштабе. Любая юбка на желтой карлице была бы короткой, а любые каблуки — высокими. Тем не менее на ней была короткая юбка и туфли на высоком каблуке. И ее пышная прическа казалась вдвойне пышной — просто на удивление пышной… На какое-то мгновение, пока длилась вспышка поляроида времени, прежде чем на фотопластинке успело проявиться изображение, я чувствовал себя ущемленным в своих правах. Я и сам был достаточно высоким, чтобы кутнуть с желтой карлицей на широкую ногу, ну, скажем, в «Большой пиццерии». Она стояла вместе с остальными в проходе — в дыре в стене между магазином, торговавшим спиртным навынос, и электромастерской по ремонту бытовой аппаратуры, куда как-то раз, пошатываясь, заходил Ричард Талл, обвитый шлангом своего пылесоса. Желтая карлица вместе с остальными пряталась от дождя. Над переполненным проходом курилась влажная дымка — смесь остывающего дыхания, темных автомобильных выхлопов и клочковатого лондонского тумана, что целиком состоит из респираторных расстройств и астматического кашля. Она посмотрела вниз: на свою помятую юбку, свои забрызганные туфли. Потом она с предельным вызовом посмотрела вверх сквозь мокрую путаницу своих волос.

Так уж случилось — я знаю многое про свидания невысоких людей. Как человек ростом метр шестьдесят восемь сантиметров, я многое знаю о свиданиях и размерах. Когда мне было чуть больше десяти лет, я был, по крайней мере, на тридцать сантиметров ниже. И моя мать все время твердила, что потом я быстро нагоню. В двадцать лет я все еще спрашивал ее: «Когда же я нагоню?» (Этого так никогда и не произошло; но я становился взрослее и уже больше не жаловался на свои метр и шестьдесят восемь сантиметров.) Тридцать лет назад мой брат, который не намного меня старше, но намного выше, иногда просил свою подружку привести с собой подружку или сестру для меня, и мы шли куда-нибудь вчетвером. Он встречал девушек, а я ждал в парадной, потом он возвращался и говорил: «Пошли. Она такая крошка», — или мотал головой: «Извини, Март». И в этом случае я шел за братом чуть поодаль и видел, как он подходит к двум великаншам — у входа в молочный бар или под залитым светом входом в «Эссольдо» или «Одеон», а затем молча возвращался домой, и, может быть, как и сейчас, шел дождь.

Но тот дождь, вероятно, и даже почти наверняка был самым заурядным дождем, а не ветхозаветным потопом, который обрушился сейчас на желтую карлицу. Она стояла вместе с другими амфибиями, подвергшимися внезапному наводнению. Ее макияж потек, одежда промокла — вода доходила до лодыжек, а ее лицо все с тем же вызовом смотрело из-под слипшейся путаницы взбитых волос. И, глядя на нее, я не мог не подумать: это ужасно. Ты хотела получить так много, а приложила так мало усилий.

…Информация внушает мне, чтобы я перестал говорить «привет» и начал говорить «пока».

Часть третья

~ ~ ~

Говорить о трудностях, с которыми сталкивается успешный романист середины 90-х годов двадцатого века, Ричарду Таллу было непросто. Его одолевали проблемы, с которыми сталкивается романист-неудачник середины 90-х годов двадцатого века — или романист, возвращающийся в литературу, которого будем называть (пока) «романистом, не доказавшим себя». Ричард летел экономическим классом. Его место было не у прохода и не у иллюминатора, но, главное, это был салон для некурящих. Здесь было тесно и неудобно. От Гвина Барри Ричарда отделяли несколько сотен метров и несколько сотен пассажиров. Гвин лежал почти горизонтально в широченном пурпурном кресле, в модных носках и шикарных шлепанцах, и, расплываясь в благосклонной улыбке, позволял увивавшимся вокруг него молоденьким стюардессам подливать себе то воды из альпийских источников, то кроваво-красного бургундского, чтобы запить тарталетки с икрой, рулетики из копченого лосося, спаржу, разложенную поверх лодочек из помидоров и украшенную кастильскими оливками. Гвин летел первым классом. Ричард летел экономическим классом: он потягивал пиво из банки, закусывал арахисом, и ему казалось, что экономический класс — это целый мир. Его сосед слева был совсем юн. Сосед справа — очень стар. А между ними сидел Ричард. Ребенок вертелся, ерзал и иногда прижимался к Ричарду, беспечно уверенный, что его прикосновения ничуть не помешают. Старик справа, погруженный в траур прожитых лет, напротив, держался отстраненно. Ричард обнаружил, что его больше тянет к соседу слева, ему были приятны беззаботные детские прикосновения. В конце концов, Ричард был в том возрасте, когда он был скорее доволен, чем разозлен, если в парке или в саду около него вдруг начинала с жужжанием носиться пчела, он был польщен тем, что хоть кто-то, пусть ненадолго, пусть по глупости, ошибочно принял его за цветок.

Так, значит, перед нами обновленный Ричард? Что ж, если бы вы понаблюдали за ним в течение последних нескольких недель, то, возможно, вы бы так и подумали. Его синяк прошел, исчезла даже бледно-желтая тень на скуле. Его нос вел себя вполне разумно, как полагается всякому порядочному носу (теперь он грелся на солнышке на Береге здравого смысла). В «Танталус пресс» Ричард появлялся с видом скорбной отрешенности. «Как приятно будет вернуться к вашим метрическим медитациям, — писал он Киту Хорриджу, — после всей этой суеты с выходом моей книги в Штатах». Принимая душ и бреясь, Ричард стал думать о себе с большим уважением и уверенностью (особенно после того, как предыдущей ночью успешно позанимался — или, по крайней мере, неоспоримо — с Джиной любовью: «Чего ты хочешь?» — «Мою крошку»), Ричард несколько расплывчато пообещал Гвину, что задаст ему жару, и это несколько подпортило в целом приятный обед в доме на Холланд-парк-авеню. Если бы вы видели и слышали все это, вы могли бы подумать, что перед вами уверенный в своем успехе писатель. Ричард потратил уйму времени на Энстис, терпеливо убеждая ее не приводить в исполнение задуманный ею новый план (план совершить самоубийство на Кэлчок-стрит, 49) и вдохновляя ненадолго съездить отдохнуть на остров Малл (на острове Малл, там на севере, в середине марта, в представлении Ричарда даже неисправимый оптимист Лейбниц свихнулся бы со скуки). Ричард отказался от услуг Стива Кузенса — отменил исключительно деликатную операцию, за время подготовки к которой уже успел нахлебаться дерьма. Он почувствовал, что над ним самим нависла грозовая туча. В тот вечер в «Канал Крепри» Ричард был спокоен, но он не мог не заметить белых бурунов приближающегося шторма на мозаичном лице Стива. Возвращаясь в тот вечер домой, Ричард затылком чувствовал, что у него за спиной сгущаются тучи, громового разряда, однако, не последовало. Он не стал звонить Белладонне. Без особых приключений пообедал с леди Деметрой (и даже был весьма опечален, узнав о серьезном сердечном приступе, случившемся с ее отцом в то воскресенье — примерно через двадцать минут после ухода Ричарда). Но стал ли он меньше ненавидеть Гвина? И это, пожалуй, самое главное. Стал ли он меньше ненавидеть Гвина?