Книга Старая девочка - Владимир Шаров

Он так громко ругался, плакалась она Вере, что скоро вокруг собралась целая толпа, и, хотя люди видели, что он просто пьян, смеялись, она, Тоня, поняла, что так и так ему недолго ходить на свободе. Со дня на день его возьмут, не могут не взять, и он не один пойдет, но и всех их – и ее, и Колю, и Наташу – за собой потянет. “Поймите, – говорила Тоня, – его ведь всё равно арестовали бы, а так, сама на него донеся, я и детей спасла, и себя. Без меня их никто не поднимет, у нас с мужем близких родных нет”.

За Веру она больше не цеплялась и кричать перестала, сидела ссутулившись на стуле и тихо плакала. Вера села с ней рядом, обняла, и Тоня сказала: “Чего я это вам рассказываю, вы, как одной с детьми мыкаться, не хуже меня знаете”. Потом они долго пили чай, беседовали уже вполне мирно, и Вера, хотя Тоня отказывалась, оставила ее ночевать. Они проговорили полночи, Тоня как будто ее простила, сама сказала, что ни в чем Веру не винит, понимает, что это жизнь и Вера плохого никому не желала.

Следующий день был воскресный, на работу идти было не надо, и Вера проснулась довольно поздно, впрочем, Тоня еще спала, и Вера долго на нее глядела, удивляясь, какая она молодая и хорошенькая. Вчера, закутанная в платок, плачущая, она показалась ей чуть ли не старухой. Вера сидела и думала, что, наверное, было бы правильно предложить Тоне поселиться у них и воспитывать детей вместе. Места в доме много, родители против тоже будут вряд ли. Она видела, что это обязательно надо сделать, но знала, что не сделает, и оттого ей было стыдно.

Про себя Вера решила, что будить Тоню не станет, пусть спит, пока сама не проснется, а потом за завтраком выспросит, кто ей дал их ярославский адрес и, главное, кто сказал, что она, Вера, может спасти Соловьева. Она хотела выспросить это у Тони тихо и аккуратно, а потом проводить ее на вокзал, и сейчас, глядя на спящее Тонино лицо, очень надеялась, что всё, что было, – просто глупое недоразумение: завтра Тоня уедет, и обо всей этой истории можно будет забыть.

Тоня проснулась только в первом часу, она выспалась, была румяная и свежая, но держалась, как мышка, даже ни разу глаз не подняла. Ей явно было неудобно, что вчера она здесь, в этом доме, заночевала. За столом Вера несколько раз заводила разговор о Ярославле, о Волге, но Тоня каждый раз отмалчивалась или отвечала невпопад, и Вера видела, что она хочет одного – скорее допить чай и уйти. Вера бы и не стала ее задерживать, но ей необходимо было выяснить, кто Тоню сюда прислал, и она уговорила ее выпить вторую чашку, а когда и с ней было покончено, не найдя предлога, спросила в лоб.

Наверное, делать этого было не надо, потому что Тоня сразу снова залилась слезами, стала говорить, что не важно, кто ей дал ярославский адрес, это совсем не важно, откуда она всё знает, и Вера не должна ее ни о чем спрашивать. Главное же, она знает точно, по-настоящему точно, что Вера может спасти Соловьева. Ей это сказал верный человек, человек, которому можно доверять. Он ей много чего еще сказал и велел Вере всё скорей передать. Оказывается, к ней, к Вере Радостиной, относятся очень и очень хорошо, зла ей никто не желает, наоборот, все понимают, как ей пришлось тяжело, и хотят одного: помочь, поддержать. Никому от нее ничего не надо, пускай только выберет человека, с которым ей будет хорошо, и живет, как другие, перестанет уходить назад.

Вера ничего подобного, конечно, не ожидала и теперь не знала, что Тоне ответить, так и сидела, помешивая ложечкой в пустой чашке. А Тоня опять плакала, как вчера, и уже не могла остановиться. Она говорила Вере, что та может всех спасти, всех, кто ее любил и из-за нее сидит по лагерям. Она с ними так расплатилась за то, что они ее любили и сейчас любят, и сейчас только о ней одной думают. Ей надо просто кого-нибудь из них выбрать, сказать: муж мой любимый погиб, я всегда была ему верной женой, но его не вернуть, и теперь я решила жить с таким-то человеком, который преданно любит меня, ждет чуть ли не двадцать лет. С ним я буду жить, как все, и растить своих трех дочерей. Только это ей, Вере, и надо сказать, и тогда люди окажутся на свободе.

Неожиданно она снова схватила Верину руку, начала ее целовать, а когда Вера наконец отняла, всё пыталась как-нибудь исхитриться, заглянуть ей в глаза. Она боялась, что Вера или ее не понимает, или не верит ей. Слушать ее Вера больше не могла, она молила Бога, чтобы Тоня скорее встала и ушла.

Но Тоня и не думала уходить, она представляла себе, что вот она в этом доме сидит на месте Веры, а Вера сидит на ее, Тонином, месте, и она не понимала, как Вера может не соглашаться на то, что ей предлагают, на то, что говорит ей Тоня. Она не могла это понять, и она не могла уйти, пока Вера не согласилась, пока не сказала, что да, она готова на это пойти, согласна на это и всех спасет. Тоня не могла уйти, не умолив эту женщину сказать “да”, не сумев спасти своего мужа, отца своих детей, которого сама же предала. Она говорила Вере: “Соловьева арестовали девять лет назад, и с тех пор, как его забрали, у меня ни разу никого не было, но я не прошу, чтобы ты его спасла для меня, я просто прошу, чтобы ты его спасла”. И тут же: “Я знаю, что он тебе не нужен, что ты давно уже его не любишь, но ведь кроме любви есть еще и жалость!”

Ей никак не удавалось увидеть Верино лицо, и она думала, что дело именно в этом, что, глядя ей в глаза, Вера не посмеет сказать “нет”, и она всё пыталась ее к себе повернуть и кричала: “Возьми себе Соловьева, возьми себе моего мужа, он твой, после всего, что он через тебя принял, ты должна его взять!”

Только к вечеру Вера наконец ее выпроводила и очень надеялась, что навсегда. Но Тоня осталась в Ярославле. Неизвестно, где и на что она жила, – впрочем, когда обнаружились бумаги Клеймана, дело разъяснилось, – на кого оставила детей, Наташу и Колю, о которых говорила Вере, но не реже, чем раз в неделю, она так или иначе пыталась проникнуть в дом к Радостиным. Иногда, если попадала на мягкого и сердобольного Вериного отца, у нее это получалось, и она снова до ночи рыдала – молила Веру забрать себе Соловьева.

Но самым неприятным были не эти визиты; в конце концов после нескольких скандалов Вера и мать сумели добиться, чтобы отец перестал пускать Тоню – приходила она, как правило, в воскресенье, и он дал им слово: когда Вера дома, никому не открывать, вообще не подходить к двери – хуже было, что, как Вера скоро заметила, Тоня за ней следит. Чуть не каждый день она вела ее от дома до работы, а потом так же провожала обратно домой. Держалась Тоня, как правило, в отдалении и не приставала, хотя вначале бывало и это.

В первый месяц, что она появилась в Ярославле, она дважды цеплялась к Вере прямо на улице, хватала ее за руки и, не отпуская, на всю округу, будто юродивая, истошно вопила: “Спаси моего мужа, спаси Соловьева!” – и так всё быстрее и быстрее, настоящей скороговоркой. К счастью, раз с помощью прохожих, в другой – милиционера Вере довольно скоро удавалось от нее отвязаться. Приходила Тоня к Вере и на работу, устраивала такие же скандалы, как на улице. Но здесь Вера повела себя умницей, сообразила еще раньше сказать на службе, что в город приехала ее троюродная сестра, что она сумасшедшая и, если вдруг сюда придет, на ее выходки обращать внимания не надо. В общем, ко всему этому она притерпелась и, пожалуй, с наибольшей тоской и дольше другого помнила, как однажды в переполненном трамвае толпа притиснула Тоню прямо к ней и они вместе должны были ехать почти целый час.