Книга Король и император - Гарри Гаррисон

— Сколько человек мы потеряли? — глухо спросил Шеф.

— Ни одного. Вся команда Скарти родом с Готланда, они плавают как дельфины. А когда сзади полыхнуло, ну и припустили же ребята! Хорошо, что Хагбарт был начеку, он бросил пару ядер в воду перед галерами, и те убрались восвояси.

Да, даже в мареве можно разглядеть на плоту силуэты онагров, не меньше четырех. На плоской поверхности плота им не мешают стрелять мачты, шпангоуты не рассыпаются из-за мощной отдачи — хоть сплошь заставь его катапультами, сколько заблагорассудится. И ведь не Шеф был изобретателем метательных машин — по крайней мере, такой их разновидности, как онагр, он же мул. Мулы раньше были римскими онаграми, заново их создал дьякон Эркенберт. Он не забыл об онаграх, и машины не обманули его ожиданий.

И тут вдруг Шеф понял, почему не сразу распознал катапульты на плоту, хотя они и выглядели знакомо.

Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем, что стояли на «Неустрашимом» Шефа.

И в том, как действовали расчеты, тоже было что-то знакомое. Шеф огляделся на ровной поверхности мола, что возвышалась на шесть футов над водой. Они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду. Нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться?..

В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все стороны полетели осколки, Бранд с изумлением вытирал со лба кровь. Это ядро ударилось о внешнюю сторону каменного мола. Но послано оно было в цель, и этой целью были Шеф с Брандом. А на плоту у противника не меньше четырех катапульт.

Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду, под защиту каменной стены, и сам спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над головами проносились ядра, зарываясь в воду среди рассеянных по гавани лодок. Послышались крики шкиперов, отчаянно старающихся развернуться и уйти под прикрытие каменного мола.

— Итак, в открытое море нам не прорваться, — сказал Шеф. — Мы могли бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то же самое, чем был «Неустрашимый» для наших противников. Маневрировать он не может, но и потопить его нельзя. Бранд, чего они добиваются?

— Я всегда был уверен, что тебя не зря считают сообразительным, — проворчал великан. — Но раз ты спрашиваешь, я скажу: все это необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.

В походном лагере халифа, который медленно и неуклонно вел свои войска на битву с предателями-евреями и северными пиратами-многобожниками, три женщины, сбившись в кучку, тихо переговаривались между собой. Одна была англичанкой: с пепельными волосами и зелеными глазами — красавица в родной стране, любопытная диковинка среди шатров правоверных. Несколько лет назад ее захватили даны и девственной сбыли за сотню золотых дирхемов. Другая была родом из пограничных франкских земель: дочь раба, еще в детстве проданная хозяином, которому понадобились деньги. А третья — черкешенка с далеких восточных окраин исламских земель, уроженка страны, народ которой издревле добывал себе средства к существованию продажей своих женщин, славящихся обликом и искусностью в любви. Подруги разговаривали на принятом в многоязычном гареме жаргоне, в основе которого лежал арабский язык. Этот жаргон, изобилующий иностранными словами, предназначался для того, чтобы скрыть некоторые секреты от вечно подслушивающих евнухов, которые сторожили красавиц.

Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы потому, что их вырвали из привычного кордовского комфорта и заставили сопровождать своего хозяина, вместе с десятком других красавиц скрашивать ему тяготы походной жизни. Разумеется, их не вынуждали и шагу ступить; их всюду носили в устланных шелками и пухом паланкинах. Разумеется, нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать опахалами. Но твердую, выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить в тенистый столичный двор с фонтанами. Пусть повелитель гордился, что переносит тяготы и невзгоды — хотя и в весьма ограниченном объеме — вместе с теми, кто по пыльным дорогам шел на битву с неверными, но женщины не находили в этом утешения. Одна из них была христианкой, второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще была родом из страны с такой необычной религией, что ее не смог бы понять ни один чужеземец. Ничто так не способствует атеизму, как смешение множества противоречивых верований.

Для опасений у женщин было две причины. Во-первых, ни одна до сих пор не подарила халифу ребенка. Поскольку этот факт не мог объясняться недостаточным рвением повелителя правоверных, бесплодие ставилось им в вину; а ведь могли в нем усмотреть и следствие преднамеренного убийства еще не рожденного ребенка. Второй же причиной боязни было то, что стены роскошных шатров не могли заглушить крики несчастных, которых каждый вечер рубили на плахе, забивали палками или сажали на кол за малейшую провинность и неугодность. Женщины страшились внезапных перепадов настроения эр-Рахмана, а уж в таких вещах во всем лагере лучше них не разбирался никто.

— Халиф по-прежнему прислушивается к недоноску Муатье, — сказала англичанка. — Тот все время нашептывает, подстрекает, а сам просто чахнет от зависти и злобы.

— Не может ли Муатья однажды съесть чего-нибудь, от чего ему непоздоровится? — поинтересовалась черкешенка.

— Халифу доложат, что это был яд, — отозвалась франкская девушка. — Поди угадай, на кого тогда падет его гнев. У нас нет человека, которому можно доверять. Здесь — нет.

— Так, может, пусть он добьется своего и мы все вернемся домой?

— Домой? — переспросила англичанка. — Ты хочешь сказать — в Кордову? И это самое лучшее, на что мы можем в жизни рассчитывать? Ждать, когда халиф от нас устанет и пришлет человека с удавкой? Сколько лет тебе осталось, Берта? А тебе, Улед? Мне уже стукнуло двадцать три.

— А что же нам еще остается? — расширив глаза, спросила Берта.

Англичанка, ее звали Альфлед, участвовала во многих гаремных интригах. Она не стала оглядываться и не изменила выражения лица — она засмеялась и зазвенела браслетами, якобы рассказывая о новой любовной игре, которую приготовила для халифа.

— Мы тут пропадаем в походной пыли и зное. Это ужасно, и все, чего мы хотим, — чтобы халиф поскорее победил и мы наконец вернулись в Кордову. Но что, если халиф потерпит поражение? Его армия и флот недавно были разгромлены, вот почему мы здесь. А после поражения…

— …нами, как законной добычей, попользуется пол-армии.

— Не исключено. Но все зависит от армии. Вы ведь слышали, о чем рассказывала нам в Кордове та норманнка. Одна из сражающихся здесь армий в рабство никого не берет, и эту армию возглавляет мой соотечественник. Ну а в армии римского императора полно твоих земляков, Берта. Если мы наложим на себя крестное знамение и попросим защиты от приверженцев пророка, христианские священники будут нам рады.

— Но если ты отвернешься от Аллаха и нарушишь шахаду, пощады от мусульман не жди, — возразила черкешенка.

— Просто нам нельзя проиграть.

— Так что же делать?