Книга Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский

Глава двадцать третья. Исчезновение

Покачалов почувствовал робость. Путники вшестером сгрудились у нижних ступеней, выводивших на дно котловины. Застыли в нерешительности, хоть и видели, что старик уходит. Скоробогатов продолжал о чём-то переговариваться с Лизой. Шмелёвы молча поглядывали на Максима.

– Хорошо, что с нами нет агуаруна, – промолвил Дима.

– Почему? – удивился Покачалов.

– Они же у нас «профессиональные плевуны».

– И… что? – поморщился Покачалов, не понимая, к чему ведёт Дима.

– А то! В «Городе Солнца» у Кампанеллы, если помнишь, плеваться было запрещено.

Дима не поленился достать из рюкзака блокнот, отыскать в нём и зачитать соответствующую цитату:

– «Чрезвычайно позорно быть замеченным в плевании и харканье. Это признак или недостаточных упражнений, или нерадивости и лени, или опьянения и обжорства».

– Замечательно, – улыбнулась Аня.

Покачалов почувствовал, как по телу прошла дрожь. И цитата дурацкая, и Димина шутка глупая, но сам факт того, что они слушают текст Кампанеллы, стоя чуть ли не в центре подлинного Города Солнца, восхищал. Серж называл это единением с историей. Он таскал с собой копии древних текстов, а по возможности и оригиналы, чтобы читать их в сердце описанных в них царств.

– Ну, в Городе Солнца много чего запрещалось, – продолжил Дима. – Там… то есть тут… – Он замялся и посмотрел на Покачалова. – Ведь можно сказать, что «в Городе Солнца» – это «тут»? В общем, солярии запрещали женщинам краситься.

Дима повернулся к Лизе. Дочь Скоробогатова до сих пор подводила глаза и красила губы светло-вишнёвой помадой. От неё, как и от других путников, пахло потом и затхлостью влажной одежды, но к путевым запахам у Лизы неизменно примешивался аромат сладковатых духов. Дима часто шутил над этим и сейчас, не удержавшись, зачитал очередную цитату:

– «Солярии подвергли бы смертной казни ту, которая из желания быть красивой стала бы носить обувь на высоких каблуках, чтобы казаться выше ростом, или длиннополое платье, чтобы скрыть свои дубоватые ноги».

– У меня ноги не дубоватые, – серьёзно ответила Лиза, но её ответ развеселил Диму.

Видя, как улыбается Максим, как сдавленно хихикают Дима с Аней, Лиза и сама не удержалась. Покачалов к ним присоединился. Лишь Скоробогатов сохранил отстранённость. Вертел головой, будто надеялся разглядеть нечто, о существовании чего другие путники не догадывались. Смех помог одолеть робость. Максим и остальные заторопились за отшельником, успевшим порядочно от них оторваться и терявшимся впереди, за разросшимися филодендронами. Кажется, он шёл прямиком к лестнице, уводившей ещё ниже, на средний городской ярус.

Несмотря на обилие других растений, на дне котловины царствовал фикус, в одиночку одолевший могучие строения соляриев. Мелкие животные, птицы и ветер забрасывали орешки из плодов фикуса даже в труднодоступные трещины и щербины, где они, питаясь влажной прелью, умудрялись прорасти. Их корневые мочки расходились тончайшими нитями, способными протиснуться в стыки базальтовых блоков, куда не подсунуть и заточенного лезвия. Нити со временем крепли, утолщались, наконец деревенели, превращаясь в полноценные корни и заодно раздвигая многотонные массивы каменной кладки. Покачалов, на ходу рассматривая опоясанные фикусом здания, подумал, что его корни в неумолимости разрушительной силы напоминают идеи, падающие в сознание человека невинным зёрнышком, а потом разрастающиеся и полностью его изменяющие. Примерно так случилось и с Шустовым-старшим, двадцать лет назад впервые услышавшим о Городе Солнца и задумавшим его отыскать. Зёрнышко – обычное любопытство – превратилось в разлапистую громадину наваждения, не пожалевшего ни самого Сержа, ни близких к нему людей.

Здания на верхнем ярусе возводились из тёсаных блоков серого базальта и чуть более светлого андезита. Несмотря на общее запустение, они выглядели богаче простых каанчей на террасах. Изучить их изнутри Покачалов, разумеется, не успевал, но ему было достаточно и резного рельефа на стенах, где встречались скрещённые женские руки – символ «Эль соль де ля либертад», – знакомые фигуры Ямараджи, Инти-Виракочи, клыкастого божества со стелы Раймонди. Фигуры были составлены из разрозненных растительных элементов – листьев, бутонов, отдельных лепестков, – которые вместе складывались в общую картину, однако оставались различимы и по отдельности, из-за чего казались избыточными, мельтешили перед глазами, одновременно восхищая и отталкивая детальной проработкой.

Идти по верхнему ярусу было сложнее, чем по террасе, так как он был целиком вымощен базальтовым булыжником, чьи плотные ряды оказались вспаханы беспощадными корнями. Ботинки то и дело проваливались в небольшие впадины и трещины.

Покачалов с трудом различал сложную планировку улиц с их тупиками закоулков, сквозными проходами, лесенками и сетью ливневых стоков – похоже, вода по ним стекала в реку, шумевшую между верхним и средним ярусами. Оставалось гадать, каким Город Солнца представал новоприбывшим соляриям в годы расцвета.

Выйдя на прогалину, Никита ненадолго остановился. Поднял голову. Увидел себя на дне широкого колодца, на западе обозначенного расколотой вершиной, на севере и юге – каменными ротондами, а по центру укрытого белёсыми разводами облаков. Никита представил себя здесь два с половиной века назад, когда джунгли в котловине были изведены и природа смиренно ютилась в границах дворовых садов. Крыши домов ещё были не потревожены, а стены каанчей оштукатурены и раскрашены. Возможно, каждая терраса выбирала какой-то отдельный цвет. И вот над головой поднимались разноцветные пояса города, по лестницам шли разодетые солярии. Из богатых дворов доносилась музыка и голоса певчих птиц. «Вдали от шума войн, стона голодающих и ворчания критиков». Что бы тут, в возрождённом Эдеме, ни происходило на самом деле, задумка казалась Покачалову чудесной. Хорошо бы обзавестись в таком местечке антикварной лавкой и долгими часами обсуждать свои находки со всевозможными художниками, скульпторами и архитекторами – всеми, кого «Эль соль де ля либертад» завлекало сюда в первую очередь.

– Ты чего? – Диму настораживало, когда Никита впадал в задумчивость.

Несмотря на усталость и зудевшие язвы, Покачалов впервые за долгие годы чувствовал себя молодым, готовым вновь гнаться за древними историями и легендами. В Максиме он видел его отца, а в Диме – самого себя. Когда-то и они с Сержем были беспечными, порывистыми.

– Я… Ничего, ничего. Идём.

Проследовав за стариком, путники вышли на мост, служивший одновременно и лестницей, чьи ступени выводили вниз, на средний ярус. В отвесной стене, отделявшей ярусы, Покачалов разглядел обломки водосточных каменных труб. Стоки были забиты подушкой тёмно-зелёного мха, кое-где виднелись струйки грязноватой воды, стекавшей прямиком в реку. В Городе Солнца были водопровод и канализация. Водозабор, питавший местные дома и фонтаны, надо полагать, располагался выше по течению, то есть в западной части котловины.