Книга Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Почти одновременно с этим новым делением последовало и новое назначение барона Розена, получившего двадцать первую дивизию, а на место его командующим четырнадцатой дивизией и войсками левого фланга назначен был генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов.

Пробегая в памяти минувшие события Кавказской войны, невольно вспоминается то время, когда Вельяминов, один из выдающихся деятелей ермоловской эпохи, должен был покинуть Кавказ и искать службы в России. И вот не прошло трех-четырех лет, как тот же Вельяминов появляется опять на Кавказе, но уже облеченный безусловным доверием фельдмаршала, – так немногие годы войны радикально изменили взгляды Паскевича на предшествовавшую ему эпоху и на ее деятелей. Вельяминов, принадлежавший к числу тех людей, для которых почти не существует собственного «я», а есть только долг, исполнение службы да готовность принести себя всецело на алтарь отечества, не колеблясь, принял предложение фельдмаршала и прибыл на Кавказ 6 сентября. Чеченская экспедиция была в это время отложена, но не отменена совершенно; войска стояли в боевой готовности, и их-то скученность служила главнейшей причиной развития между ними холеры. Вельяминов первый указал на это обстоятельство и настоял на том, чтобы все военные действия и даже намерения Паскевича подготовить успех будущей кампании заложением большого укрепления при Казак-Кичу, на переправе через Сунжу, отложены были до весны будущего года.

Он позаботился как можно скорее расположить полки своей дивизии на широких квартирах, чтобы поправить их санитарное состояние, «а затем, – как он писал Эмануэлю, – будет время подумать и о военных действиях».

Пока войска отдыхали, Вельяминов знакомился с положением края и приходил к убеждению, что в Чечне подготавливается нечто близкое к событиям 1825 года. Знакомые ему имена Бей-Булата, Авко и Астемира не сходили с народных уст; и если первый из них держал себя осторожно и не участвовал, по крайней мере явно, ни в каких народных собраниях, то нельзя было поручиться за то, чтобы он остался таким и в минуту решительного восстания. Надо сказать, что требование Ших-Абдуллы в Чечне оставило глубокие следы среди фанатизированного им населения. По его отъезде сорок фанатиков отправились прямо в Ашильту, где находился в то время имам, и настоятельно потребовали, чтобы он посетил Чечню в интересах проповедуемого им учения. Кази-мулла действительно на исходе августа появился в Ичкерии и мог убедиться собственными глазами, насколько чеченцы подготовлены к восприятию шариата. Каждое слова имама, говорившего поучения, принималось народом восторженно, и экзальтация достигла наконец того, что многие, бросаясь к ногам проповедника, рвали на себе одежду и терзали собственное тело. Весь путь от Беноя до Кишен-Ауха представлял собой одно триумфальное шествие. Кази-мулла ехал шагом, сопровождаемый ружейными выстрелами и пением «Ля-илляхи-иль-Аллах» целых тысяч народа, сбегавшегося, чтобы только поцеловать след святого человека. Из Кишен-Ауха Кази-мулла проехал в Зондак и Майортуп, где повторилось то же, что было в Беное и в Кишен-Аухе. Ревностнейшими апостолами его являются на этот раз новые лица, как, например, Хаджи-Ягья, ноенбердынский мулла Койсун и другие, впервые выступавшие на политическую арену и тем не менее уже начинавшие затмевать старые имена Авко и Астемира. Все они указывают народу на перенесенные им бедствия, угрожают в будущем еще большими карами и требуют, чтобы чеченцы, обратившиеся на истинный путь, надели чалму или повязку около шапки, что в данном случае могло заменить им, хотя до некоторой степени, установленное путешествие в Мекку.

«Хотя сим только и ограничивается внушение мулл, – доносил Вельяминов, – но нельзя не проникнуть, что если бы удалось им и в самом деле подвинуть чеченцев к вооруженному восстанию, то повязка на шапке будет служить, без сомнения, условным знаком соединения магометан».

Симптомы общего движения не замедлили обнаружиться и в более резкой, осязательной форме. Это было нападение, произведенное в Ханкальском ущелье, на команду, посланную из Грозной для заготовки дров. Команда была сборная и состояла из ста шестидесяти человек Московского и сорок третьего полков, под командой прапорщика Тихановского. Молодой офицер не принял, как надо полагать, должных мер осторожности, и потому цепь не успела разойтись и занять назначенные ей места, как чеченцы, сделав из леса залп, кинулись в шашки. К счастью еще, что под удар попали старые кавказские егеря, а не молодые московцы, отошедшие со своим офицером значительно левее. Захваченная врасплох, но не потерявшая присутствия духа горсть егерей быстро собралась на голос своего унтер-офицера Соболева – старого ветерана, еще современника Грекова, и стала отбиваться штыками. Когда прибежали московцы, а из-за Сунжи, со стороны Грозной, показались сильные колонны пехоты и конницы, которые вел сам Вельяминов, горцы уже рассеялись. Поле битвы осталось за егерями; но в короткий момент рукопашной схватки четырнадцать человек из них было изрублено, двенадцать ранено шашками и два захвачены в плен.

Вельяминов по достоинству оценил стойкую оборону егерей и тут же пожаловал Соболеву знак отличия военного ордена.

Другим, еще более крупным событием, отразившимся в Чечне опять-таки общим волнением, был сбор значительной партии в несколько сот человек, которую сам Астемир повел на карабулаков. Нелишне заметить, что карабулаки, считавшие себя потомками древней чеченской аристократии, всегда держались в стороне от других племен и старались входить в родственные связи только с кабардинцами. Подобные отношения, вероятно, и были причиной, по которой остальные чеченцы относились к карабулакам почти с такой же враждебностью, как и к надтеречному селению Брагуны, в котором проживали потомки чеченских владетельных фамилий. Замечено, что в таких социальных взглядах на свое внутреннее устройство чеченцы сближались с шапсугами Закубанского края – племенем также исконно демократическим; к этому сходству надо прибавить еще и загадочное деление этих двух народов на Большую и Малую Чечню и на Большой Шапсуг и Малый.

Сам Астемир по своему происхождению принадлежал также к карабулакскому племени. Какие обстоятельства заставили его покинуть родину и стать абреком – об этом нет никаких следов ни в официальных документах, ни в частных рассказах; а между тем ненависть его к карабулакам была так велика, что он однажды готов был изъявить покорность даже русскому правительству, лишь бы только это правительство не мешало ему сводить свои старые счеты с карабулаками. Когда Астемиру в этом было отказано, он решил расправиться сам. И вот в ноябре 1830 года огромная партия, в которой участвовало гораздо более мирных, чем немирных, чеченцев, вошла в карабулакские земли и через несколько дней возвратилась назад с огромным количеством отбитого скота и лошадей. Замечательно, что мирные чеченцы на этот раз не думали даже и скрывать свое участие в набеге. «Сегодня, – писал генерал Вельяминов Эмануэлю, – я говорил об этом происшествии с тремя старшинами Атагинской деревни, и они уверены, что не сделали в этом случае ничего дурного, хотя и ограбили деревни нам покорные. Они уверяют, что карабулаки в разное время похитили у них гораздо больше, и, кажется, что несмотря на значительное количество отбитого скота и лошадей, чеченцы не считают себя вполне удовлетворенными, а потому едва ли за этим предприятием не последует вскоре еще подобное же на карабулак нападение».