Книга Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

Тем не менее он снял дом в Лу-Бастидоне.

«Я проводил там зиму, когда Джейн устраивала каникулы себе и нашим сыновьям и отправлялась с ними в Альпы, а летом мы проводили каникулы таким образом: Джейн — в Шотландии или за границей, а мы с Одетой писали одни среди олив. Там мы дискутировали, совершали далекие прогулки, а изредка кое с кем виделись. Она сокрушалась из-за частых моих отъездов и время от времени сама отправлялась в Париж или к сестрам в Алжир. Конечно, я разыгрывал из себя влюбленного».

К сожалению, у Одетты оказались довольно смутные представления об истинной стоимости денег, а женская несдержанность постоянно выливалась в письмах к знакомым и к незнакомым людям. Даже Джейн она донимала сообщениями о том, как нежно заботится о здоровье ее мужа. Но в рассказах, напечатанных в октябре 1934 года в американском журнале «Тайм энд тайд», Одетта Кюн почему-то выставила своего знаменитого любовника далеко не в самом лучшем свете. Не сильно-то организован у этого человека ум, утверждала Одетта, а сам он (подразумевалось, Уэллс. — Г. П.) капризен, груб, вульгарен, поскольку так и не сумел избавиться от привычек мелкого лавочника. Парвеню, вообразивший себя богом Саваофом, — вот кто он, этот ваш знаменитый Уэллс!

3

Счеты с Одеттой Уэллс свел в романе «Кстати о Долорес» («Apropos of Dolores»), изданном в 1939 году.

Герой романа Стивен — совладелец фирмы «Брэдфильд, Кльюс и Уилбек», способен на резкие поступки. Узнав, что жена изменяет ему, он без колебаний бросает ее. К несчастью, мужчина не может долго оставаться один, и Стивен очень скоро попадает в другие хищные руки. Теперь это некая Долорес. Их тринадцатилетний брак — откровенная история тринадцатилетних отношений Одетты Кюн и Уэллса. Любовники оказываются столь разными, что Стивен Уилбек (и Уэллс, разумеется. — Г. П.) всерьез задумывается над тем, а не представляют ли женщины и мужчины два совершенно разных биологических вида. Чудовищно долгая прелюдия романа, как это ни странно, не утомляет. Уэллс, как всегда, экспериментирует. Наверное, он тогда всерьез считал, что биографию героя следует начинать с его доисторических предков.

4

Стивен Уилбек против Долорес. Внезапная любовь против долгого брака.

«Одним из феноменов, сопровождавших великую войну, было ускорение пульса сексуальной жизни, — рассуждает сам с собой Стивен. — Темп ее ускорился, тон повысился. Как жаль, что при мне нет Фоксфильда (ученый друг Уилбека, который пишет для издательства книгу по биологии насекомых. — Г. П.). Фоксфильд, конечно, сумел бы объяснить, почему феномен этот в равной мере проявился у обоих полов. Что касается меня, то я никак не могу понять, что делалось тогда с нашими женщинами. Парней понимаю лучше. Они ходили бок о бок с угрозой внезапной и безвременной гибели, поэтому их могла обуять жажда любви, жажда хоть раз испытать чувственную страсть, прежде чем все будет поглощено мраком. Не могу понять, однако, почему это же пламя охватило и девушек, которые охотно выходили нам навстречу по крайней мере с полдороги…»

Кто-кто, а Уэллс не мог не заметить того, что заметил его герой.

Не будем забывать, что романы Уэллса — это и попытка решения его личных проблем. «В те годы женщины очень привлекали меня, — признается Стивен (и Уэллс, разумеется. — Г. Л.). — Любовь я понимал как отношения, исполненные радости, взаимной преданности; как отношения, отличающиеся взаимной учтивостью, основанные на полном доверии, причем в этом воображаемом мире не было места ни для третьих лиц, ни для помыслов о них. Любовь, если она вообще обладает какой-нибудь ценностью, обладает ею именно тогда, когда основывается на благородном союзе двух — против всех третьих лиц, против всех искушений извне. Так я думал тогда».

5

Но Долорес — не простая женщина.

«Как утратившая цель чувственная Диана-Охотница, она выпустила из своего колчана великое множество стрел вслепую и распространялась теперь об ошибках, преисполненная сладостного раскаяния. Она говорила, что перепробовала все Любви, Религии и Патриотизмы — последовательно в трех или четырех отечествах, а в придачу — в коммунистической партии. Пробовала также заниматься искусством, поэзией и вообще изящной словесностью, но увы, это не смогло удовлетворить ее огромные физические и духовные запросы. Только во мне и в моих идеалах она обрела наконец мужскую стихию: нечто предприимчивое, богатое видами на будущее и в то же время дающее опору ее душе». А когда в романе появилась еще и Летиция — дочь Стивена Уилбека от первого брака, — Долорес вообще становится неуправляемой (как Одетта, добавим мы. — Г. П.). Не случайно критики писали в свое время о неких уэллсовских мотивах, явно повлиявших на создание «Лолиты» Набокова.

«Мне было позволено насладиться прогулкой с Летицией под тем предлогом, что девочка покажет мне самую красивую дорогу к вокзалу. Приятно было идти по городу с этим очаровательным созданием, я познавал вкус отцовства, и он показался мне куда приятней, чем я предполагал.

Потом она сказала:

— Вы, должно быть, волшебник. Прямо с неба свалились, обещаете колледж, путешествия, всякие чудеса. Вы мне в самом деле не снитесь?

— Прошу тебя, убедись.

Летиция остановилась и заглянула мне в глаза, склонив головку на плечо прелестным движением своей матери, чуточку вызывающим и чуточку нерешительным. Я положил ей руки на плечи и поцеловал ее. Мы поцеловались.

— Вы очень милый, — прошептала Летиция».

Разумеется, неукротимая Долорес подозревает Стивена во множестве самых немыслимых грехов. В итоге она вытравляет и в нем и в себе все живые чувства. Ничем, кроме трагедии, закончиться это не может. «Должно быть, я существо морально толстокожее, — говорит Стивен в финале романа. — Вопреки кончине Долорес, вопреки нынешнему одиночеству я чувствую себя полностью довольным.

«Простите, мсье, где ваш траур?»

Не знаю. И не испытываю никаких угрызений совести по поводу смерти Долорес. Даже если бы мой удивительный сон о тюбике семондила (сильного снотворного, которое, возможно, послужило орудием самоубийства. — Г. П.) был явью, я бы не испытывал ни печали, ни раскаяния. Я счастлив, что избавился от Долорес. В жизни ей оставалось только скатываться по наклонной плоскости, от плохого к худшему. С годами она становилась бы еще более ожесточенной, еще более злобной. Никто не мог этому помешать. Она была проклята, как это понимают кальвинисты, и быть может, в старости на нее указывали бы пальцами, как на сумасшедшую».

Смерть Кэтрин

1

6 октября 1927 года умерла Джейн.

Отпевали ее в соборе Святого Павла.

«Это было ужасно, — записала в дневнике Шарлотта Шоу. — Когда орган заиграл траурную мелодию, мы все встали, и, мне казалось, простояли так много часов, а орган все играл и играл, и рвал в куски наши нервы. Эйч Джи плакал как ребенок. А орган все играл и играл, и нашим мучениям не было конца. Наконец органист остановился, мы сели, и священник, очень похожий на Бальфура, начал читать проповедь, написанную, как он сказал, самим Уэллсом. Трудно передать, как это было страшно. Какое-то самоистязание страждущей души. Мы словно окунулись в целое море страданий. Джейн была из самых сильных людей, каких мне когда-либо довелось встретить. (А ведь Шарлота ее недолюбливала. — Г. П.). А потом священник дошел до того места, где говорилось: «Она никогда не позволяла себе чем-нибудь возмутиться, она никогда никого не осудила», и тут слушателей, каждый из которых, кто больше, кто меньше, был знаком с подробностями личной жизни Уэллса, словно обдало холодным ветром, по собору пронесся шелест, будто не люди здесь стояли, а расстилалось поле пшеницы. И Эйч Джи вдруг завыл. Он буквально завыл. Я старая женщина, но в тот момент я впервые поняла, как тяжко бывает грешнику…»