Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее

Уж нет ли во всей этой истории чего-то, что он не понимает, чего-то индусского? Не принадлежит ли Ганапати к касте, которой запрещено есть за столом западного человека? Если так, то что он делает в столовой «Помещичьего дома» с тарелкой трески с картофелем фри? Может, следовало сделать приглашение на ленч более официальным и подтвердить его в письменном виде? А что, если, не придя к нему, Ганапати любезно избавил его от смущения, которое он испытал бы, увидя на пороге гостя, которого он пригласил под влиянием минуты, но который на самом деле ему не нужен? Не произвел ли он впечатления, приглашая Ганапати, что это не настоящее приглашение, а просто жест, и со стороны Ганапати было проявлением вежливости принять этот жест, не доставляя пригласившему хлопот с угощением? Равносильна ли воображаемая трапеза (холодное мясо и горошек с маслом) в их отношениях с Ганапати холодному мясу и горошку, которые действительно съедены? Осталось ли все между ним и Ганапати, как раньше, или стало лучше, или — хуже?

Ганапати слышал о Сатьяджите Рее, но не видел его фильмов. По его словам, только незначительная часть индийской публики заинтересовалась бы такими фильмами. В целом, говорит он, индусы предпочитают смотреть американские фильмы. Индийские фильмы все еще слишком примитивны.

Ганапати — первый индус, с которым он знаком, если можно назвать знакомством игру в шахматы и беседы, в которых Англия сравнивается с Америкой (не в пользу первой), плюс один нежданный визит в квартиру Ганапати. Разговоры, несомненно, были бы интереснее, если бы Ганапати был интеллектуалом, а не просто умным. Его удивляет, что можно быть таким умным, как специалисты в компьютерной индустрии, и не иметь при этом никаких других интересов, кроме автомобилей и цен на дома. Он считал, что это просто проявление пресловутого филистерства английского среднего класса, но и Ганапати не лучше.

Не является ли безразличие к миру следствием слишком частого общения с машинами, которые производят впечатление мыслящих? Что бы с ним было, если бы в один прекрасный день он ушел из компьютерной индустрии и снова присоединился к цивилизованному обществу? Потратив столько энергии на игры с машинами, смог бы он отстаивать свою точку зрения в беседах? Приобретет ли он что-нибудь за годы работы с компьютерами? Научится хотя бы мыслить логически? Не станет ли к тому времени логика его второй натурой?

Ему бы хотелось в это верить, но он не может. В конечном счете у него нет уважения к любой форме мышления, которая может воплощаться в контурах компьютера. Чем больше он имеет дело с компьютерами, тем больше это кажется ему подобием игры в шахматы: маленький тесный мирок, подчиненный придуманным правилам, который засасывает мальчиков с определенным восприимчивым темпераментом и делает их полубезумными, такими же полубезумными, как он, они ошибочно полагают, будто играют в игру, в то время как на самом деле игра играет ими.

Он может сбежать из этого мирка, еще не поздно это сделать, — либо примириться с ним, как делают молодые люди вокруг него, один за другим: женятся, приобретают дом и машину, довольствуются тем, что может предложить реальная жизнь, целиком отдаются работе. Он с досадой наблюдает, как хорошо срабатывает принцип реальности, как под воздействием одиночества прыщавый мальчик женится на девушке с тусклыми волосами и толстыми ногами, как все, независимо от того, насколько они разные, в конце концов находят партнершу. Не в этом ли его проблема, и на самом деле все просто: он все время завышал свою стоимость на рынке, считая, что должен выбирать из скульпторов и актрис, в то время как на самом деле ему следует довольствоваться воспитательницей детского сада или продавщицей из обувного магазина?

Брак — кто бы мог подумать, что у него возникнет желание жениться, пусть и совсем слабое! Он не собирается сдаваться, пока еще нет. Однако тешится этой мысль долгими зимними вечерами, ужиная сосисками с хлебом у зажженной газовой плиты майора Аркрайта и слушая радио, в то время как за спиной в оконное стекло стучит дождь.

19

Идет дождь. Он и Ганапати одни в столовой, играют в карманные шахматы Ганапати. Как всегда, Ганапати побеждает.

— Тебе надо ехать в Америку, — говорит Ганапати. — Здесь ты только зря теряешь время. Мы все теряем время.

Он качает головой.

— Это не реалистично, — отвечает он.

Он не раз думал о том, чтобы попытаться найти работу в Америке, и решил не делать этого. Разумное и правильное решение. Как программист он не обладает особыми талантами. Пусть у его коллег из команды «Атласа» и нет продвинутых степеней, но их мышление четче, чем у него, они быстрее схватывают компьютерные проблемы и решают их находчивее, чем он когда-нибудь сможет. В дискуссиях он с трудом отстаивает свою точку зрения, ему всегда приходится притворяться, будто он понимает, тогда как на самом деле он не понимает, а потом разбираться самому. Зачем американскому бизнесу такой, как он? Америка — это не Англия. Америка жесткая и безжалостная: если каким-то чудом он обманным путем получит там работу, его быстро выведут на чистую воду. Кроме того, он читал Аллена Гинсбурга, читал Уильяма Берроуза. Он знает, что делает Америка с художниками: сводит их с ума, сажает в сумасшедший дом, выдворяет из страны.

— Ты бы мог получить там стипендию в университете и заняться исследовательской работой, — говорит Ганапати. — Я получил, и у тебя не будет с этим проблем.

Он пристально смотрит на Ганапати. Неужели Ганапати действительно так наивен? Идет холодная война. Америка и Россия состязаются в завоевании сердец и умов индусов, жителей Ирака, нигерийцев, университетские стипендии — в числе приманок, которые они предлагают. Сердца и умы белых не представляют для них интереса, особенно сердца и умы немногочисленных неприкаянных белых в Африке.

— Я подумаю, — говорит он и меняет тему. Но думать об этом он вовсе не собирается.

На фотографии на первой полосе «Гардиан» вьетнамский солдат в форме, смахивающей на американскую, с беспомощным видом смотрит на море огня. «НАЛЕТЧИКИ РАЗГРОМИЛИ БАЗУ США», — гласит заголовок. Группа вьетконговских саперов, разрезав колючую проволоку, пробралась на американскую воздушную базу в Плейку, взорвала двадцать четыре самолета и подожгла цистерны с горючим. Они погибли во время этой акции.

Ганапати, показавший ему эту газету, ликует, он и сам ощущает мстительную радость. С тех самых пор, как он приехал в Англию, британские газеты и Би-би-си твердят об американских боевых подвигах, во время которых вьетконговцев убивают тысячами, в то время как американцы остаются невредимыми. Если порой и звучит критика в адрес Америки, то весьма приглушенно. Он едва может заставить себя читать военные репортажи, такое отвращение они у него вызывают. А теперь вьетконговцы дали героический отпор.

Они с Ганапати никогда не обсуждали Вьетнам. Он предполагал, что поскольку Ганапати учился в Америке, то либо поддерживает американцев, либо безразличен к войне, как и все остальные в «Интернэшнл компьютерз». И теперь вдруг улыбка Ганапати, блеск в его глазах раскрывают его тайную сущность. Несмотря на восхищение американской эффективностью и тоску по американским гамбургерам, Ганапати на стороне вьетнамцев, потому что они — его азиатские братья.