Книга Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

Чрезвычайно вольно вечерком спорится на яхте — теснота, пьяное, качка… наконец, море разлито.

— Религия зло уже потому, что дает повод для войн. Все выдумывают своего бога, поскольку его нет! — шумит один.

Второй доказывает:

— Женщины тоже начали впадать в самореализацию. Но у них нет нравственности, ибо привыкли к боли и телу. Оттого и низки: нагадить — суть желание что-то сделать… Россия обабливается — характерно!

Третий делится:

— Для меня привязанность — это некие психологические ниточки, с узелками, с переплетениями, с обрывами и так далее, — но живая связь, адекватные поля.

— У Андре Мальро есть: «Голоса других людей мы слышим ушами, а наш собственный — горлом». Глубочайший посыл. Наша личная жизнь, как минимум, подтверждается через сказанное вообще. Когда говоришь ты — веско, оттого что лучше никто не знает, практически физиологическая вещь… Кто-то возразит: здесь такого можно наговорить! Заблуждение — лгать о себе есть смысл. Но себе…

Закат мрачнеет, запаливаются звезды. В углу препирается троица:

— Народ мы никчемный. Ленивый, пьющий. Несомненно, что самая полезная нация — американцы. Солянка, конгломерат изгоев. Но сомкнутый одним — индивидуализмом, жаждой результата. Как бы дико не прозвучало на первый слух, именно они возглавят тропу к устройству, названному коммунизмом.

— Идеология конечного результата пагубна…

— Американец и русский — это может и хочет. У человека, который может , шире диапазон чувств.

— Не соглашусь в комле. Американец делает короткую фразу и за ней глубокий, потому что опробованный, смысл. Русские длинны, им интересны чувства, которые ведут к каким-либо смыслам.

— Ха, к смыслам? Предлагаю поднять сказителя на смех.

— Американец — это биология. Деньги и власть и есть химизация человека. Особенно деньги, ибо — унифицируют. «Деньги делают человека» — Аристодем, шесть веков до нашей эры, братцы. При всеобщем благоденствии деньги останутся средством для игр разного свойства, так и игра станет унифицированной сущностью…

— Женщины — существа злобные, оттого что внимательно смотрят на себя. Тут обозлишься…

— Ты неустойчив.

— Нет, если в вестибулярном смысле — пол литра выдерживаю без закуси.

— Бросьте — американец, русский. Демократия, социализм. Любая политическая доктрина это как минимум блеф, а часто утопия. Но когда вовлекается электорат, явление становится историей… Дэн Сяопин сказал: «Не важно какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей!» И результат подкрадывается. Собственно, прет.

— Демократия дает возможность быть первым или, что прочней, индивидуальным любому. И тут одно — при отсутствии культуры такая возможность заставляет действовать какими угодно средствами.

— Если бы у проблемы существовала одна причина, с ней доступно б стало бороться.

— Брехт: ведущего ведет ведомый. Русская интерпретация: «по Сеньке шапка», «Народ достоин своего царя». Правда есть и обратное: каков поп — таков приход…

И, конечно, ночи. Соберите всех писателей и художников мира и… ни черта не получите. Ночи бесчеловечны, потому что хочется выть и молчать. Впрочем, петь и смяться тож. Не терпится жить всегда… И комар-то тебе мертв, и прохлада рожу ополаскивает. Смерть, какая жизнь. И луна в полглаза, и стоишь акелаподобный.

А утро. Сидящие на воде чайки, неподвижные, словно манки. Неназойливо тащит зефир. Оскорбительно убедительные, будто кулак в нос, облачка в чугунной синеве. Щемящая свежесть, теплое мерцание мелких рябоватых плешин, и исполинское ощущение свободы и жизни. Каждый жест ленив и прелестен, ждешь несбыточного.

Море имеет настояние ударять в сравнения… Сопоставим, скажем, лес. Невольно вспоминается геометрия зрячего и отсюда маломерного пространства, где ходки напоминания жизни: комары ленивые и пьяные от голода, их щелкаешь с унылым сладострастием, равномерное дыхание собаки, словно вжиканье двуручной пилы. Где-то в иных измерениях лиловая мазня облаков… И особенно шумы. То отдельные партии — цокот, художественный свист, рапсодия лесных обитателей (кукушка, подруга, несет чушь), то пошла ширина и прочие размеры и заволновалась природа; остальное мягко ложится, выжидает, сопротивляется приятной угрозой — вплетаются мелкие, но живые противоречия очарованных существ.

А море иначе. Курлычет, шелестит, произносит — умертвляет уши. Вечность настояна в звуках, шелестит разговор таинств, грозит язык неумеренных и сверхъестественных сил, настойчивым шепотом дают о себе знать неизведанные грани жизни.

Другое дело, иногда накатит следующее. Отсутствуют строения, растительность — море по большому счету горизонтально, двухмерно, сокращается выбор. С этой точки зрения вблизи берега товарищ интересней. Однако как раз в точке зрения и штука. Она микроскопична и, стало быть, кукишеобразна.

Тем временем затяжной дождь — вот цимес. Кропит нудно, досадливо, пологие, пассивные волны испещрены мелкими мишенями. Горизонт смыт, шибкие тучи размыты, небо свисает недалече прокисшим творогом, растворяется в смиренной, тучной малахитовой туше. Угрюмо бурчит мотор, такелаж неряшливо собран. Дождь не обуздывает, но усмиряет, ополаживает, обезличивает, ход мыслей соразмерен. В кают-компанию — кофе дуется со смачным хлюпаньем. И болтовня — отчаянные мысли выглядывают в такие часы.

Заливает Егор:

— Проституция всех видов и воровство — следствие войн и революций. Я, конечно, проституток люблю, ибо вполне христианское призвание. Но не всех видов… Вот Ленина все мочат. С кого пошло? Да с Ельцина — ой как проституцию-то мужик, да самых неприглядных образцов, развил. А вы возьмите и поставьте рядом две эти фигуры. И все, картина станет полностью ясна… И вообще, цивилизация и нравственность несовместимы, ибо прогресс насаждает знание и показывает самый широкий спектр человеческих проявлений. Бессмысленной становится любая единица и, значит, нравственность. Получив право, добыв возможность, обретя свободу, человек становится циничным. Пример — российская элита, верхи. Когда первые лица делают заявление и ничего не происходит — это цинизм высшей марки… Революция, которую устроил тупой и тщеславный и, значит, брутальный Ельцин, в окрестности цивилизованной состоятельности вызывает естественное сопротивление, и когда стало ясно, что беспомощность всплыла во всей великолепной красе, нужен наместник, долженствующий оградить от возмездия… Кого выбирать в таких обстоятельствах? Понятно, человека, который контактен, иначе взять, обучен саморекламе и, главное, уперт в самосохранение. Следственно, будьте добры пожаловать — кэгэбист. Где еще учат именно этому, где развивается функциональность до инстинкта — стало быть, отсутствуют нравственные ингредиенты, и народ — до фени…

И в том же духе. В итоге сообщал:

— Французы галантны, оттого что их женщины… м-м… непривлекательны. Так сказать, компенсация.

Никто не улавливал смычки, но, купленные на «непривлекательны», соглашались сопя, кивая, шмыгая носом, молча. Впрочем, Володя не оставался бездушен: