Книга Русские принцессы за границей. Воспоминания августейших особ - Елена Первушина

Ксения.

* * *

3—16 сентября 1904 г.

Александрия

Милая Апрак.

Прости, пожалуйста, что я не сдержала данного обещания (т. е. поздно исполняю его!) и не писала тебе до сих пор. Твою телеграмму я получила, когда мы куда-то ехали и торопились и затем совершенно забыла про нее (к великому моему стыду!), и только вспомнили, когда снова ее увидели!

Сколько еще грустного произошло с тех пор, что мы не виделись! Что за ужас эта бойня у Ляояна[94] и какие страшные потери, просто читать и верить не хочется, и сколько еще предстоит нам ужасов! Но что за дух и удивительные люди! Я думаю, Богу всетаки отрадно видеть, что есть такие люди, и Он сжалится над нами! Оттуда приехал Борис[95], возвращаются раненые – приехали два фельдъегеря, и все в один голос восторгаются Куропаткиным[96], – говорят, что он страшно всеми любим, и верят в него, как в Бога! Ужасно теперь быть заграницей, и я очень сочувствую Тебе.

Мы надеемся, если мой муж управится с делами, освободится, поехать в Крым в 20-х числах; чему я радуюсь, насколько теперь можно радоваться, но главное за него и за детей, им нужно тепло, и всем нужен отдых. Там меня ждут раненые; у нас устроились 2 барака на 10 офицеров и 40 нижн(их) чинов, – и это меня тоже радует, по крайней мере, будет дело и будет известная связь с войной, – ты понимаешь, что я хочу сказать!

Мама едет послезавтра (5-го) в Рамонь на 4 дня, а после 12-го собирается поехать на короткое время в Данию по настоянию Апапа, т. к. ей очень тяжело уезжать отсюда. Впрочем, для нее в одном отношении это будет хорошо, она отдохнет, но в смысле симпатий и сочувствия – их будет мало и только лично для нее, но не к России, и это будет ей тяжело, – будут ее жалеть, но и только! Впрочем, надеюсь, что я и ошибаюсь.

Александра Федоровна с дочерьми. 1913 г.

Ники и А(лександра) Ф(едоровна) остаются в Царском. Был разговор о Спале, но решительно ехать туда (в охотничье место) неловко, скажут, что поехали охотиться, а в такую минуту это было бы ужасно, и такие разговоры лишни и вредны. Мой beau pere уехал в Baden, где застал чудесную погоду, и очень доволен. Здесь были хорошие ясные дни при безоблачном небе, но увы! Их было мало, и теперь лето стало ужасно. Хуже, чем было. 7° всего, дует, и изредка идет дождь! Конечно, у всех детей насморк, и они сидят дома.

Уход эскадры, слава Богу, отложен на неопределенное время. Это было бы преступлением посылать ее в теперешнем ее виде (полуготовые суда и вдвое слабее японцев!). Мы были на некоторых судах в Кронштадте и собираемся еще съездить в Ревель, чтобы проститься со знакомыми перед нашим отъездом. Сандро взял к себе адъютантом Фогеля[97] – друг Ольги, он хороший, любезный офицер и толковый, что не дурно! И я рада, т. к. он с “ресурсами”! Ольга, я боюсь, будет ревновать! Другой ее друг – Эллис уходит на “Александре III”[98]. На нем уходит много знакомых и друзей! Ужасно грустно. Бедный Эллис потерял брата убитым на “Цесаревиче[99]” – ему было всего 19 лет.

Бедные наши моряки и флот, что от него осталось?! Ах! Как больно и грустно, милая Апрак!

На этом кончаю. Напиши, пожалуйста, что делаешь. Меня назначили почетной председательницей Эвакуационной компании, и на днях было заседание. Старый граф Тизенгаузен[100] председатель. Его жена тоже появилась на заседании, и мне тотчас сказали, что она невозможной репутации дама!! Вельяминов тоже был, и он мне сказал сегодня, что ты знаешь его и знала первую его жену. Теперь я не знаю, как быть, т. к. она состоит членом Комиссии. Очень смешно. Целую, дети тоже.

Ксения.

* * *

Рождество. 1905 г.

Ай-Тодор

Милая Апрак,

Спасибо тебе от всей души за интересное длинное письмо, которому я очень обрадовалась, ибо мы столько времени были без известий (писем и газет не имели 10 дней) и не знали, что делается в России да и вообще на белом свете! Боже мой! Что творится, кажется, нет ни одного города и даже почти ни одной деревни, где бы не пролилась кровь! А в Москве какие невероятные ужасы, и все это накануне такого праздника – где же “Мир на земле”?! Как тяжело проводить его вдали от Мама и всей семьи и при таких грустных обстоятельствах, но как мне страшно быть здесь в совершенно другой обстановке, чем та, к которой привыкла с детства.

Я не могу сказать, как мне жалко и грустно (и совестно даже!) не быть в Петербурге – не делить с братьями общего горя, не быть с ними, одним словом, в это ужаснейшее время – как тяжело и гадко у меня на душе и как тянет туда! Сидим мы здесь, милая Апрак, не чувствуя страха или боязни ехать в П(етербург), а только по той же причине, из-за которой ты пишешь, что Мама не надо возвращаться (с которой мы, между проч(им), совершенно согласны и думаем так же).