Книга Детям до шестнадцати - Виталий Каплан

– Ты что это себе позволяешь, Елизавета! – холоду в старухином голосе позавидовала бы, наверное, и Снежная Королева. – Мальчиков, значит, стала к себе водить? Выросла, значит? Личной жизни захотелось? Да ты глаза-то не прячь! Нашкодила – умей отвечать! Думаешь, я слепая? Думаешь, тётя Клава не понимает, что мальчикам от тебя нужно? А через девять месяцев в подоле принесёшь – посиди, мол, тётя Клава, с ребёночком, пока я уроки делать буду? Мать за тобой совсем не смотрит, так ты притон из квартиры устроила? Пацаны валом валят, я-то всё вижу! И я уж получше прочих знаю, что им от девочек надо! Небось, этот твой кавалер тебя на наркотики подсадил! Или чего ещё похуже! Сразу видно, рожа-то бандитская! Думаешь, я молчать буду? Да я в твою школу напишу, я в милицию напишу, что здесь у нас под боком такие развраты!

Всё это она говорила одним и тем же тоном, и лицо её оставалось всё таким же закаменевшим. Будто манекен из магазина одежды вдруг ожил… но и, ожив, стал не человеком, а кем-то чужим.

Саня всеми нервами ощутил эту чуждость… это чувство было даже сильнее, чем возмущение. Да что эта бабка несёт? Совсем спятила? Да как она вообще могла вообразить про них с Лиской такое?

А Лиска стояла бледная, растерянная, и серые глаза её, похоже, стали наполняться слезами.

Между прочим, сообразил вдруг Саня, а ведь она – ребёнок в беде. Точь-в-точь как тот третьеклассник Степаненко, на которого орал охранник в самый первый школьный день. Тогда Лиска его защитила, а сейчас её саму нужно защитить.

Он коснулся белого шарика, пробудил из спячки, дотронулся мысленным пальцем до мысленного спускового крючка… сейчас будет бабке волна ужаса… или лучше ей кишечник пощекотать? Саня видел, как это сделать… ничего сложного. Вот тут сдавить, тут потянуть… и бабке неудержимо захочется по-большому.

Оставалось только надавить крючок, выстрелить волшебством. Но он опоздал. Старуха вдруг дёрнулось, лицо её разгладилось и стало почти человеческим.

– Ой, что это я несу… Ты прости, Лизонька, это у меня что-то опять… – забормотала она и, вынув связку ключей, быстро открыла дверь напротив лягушкинской. Подхватила свои сумки – и нырнула в тёмные бездны своей квартиры.

– Что это было? – Саня обнаружил вдруг, что чуть ли не до крови впился ногтями в свои ладони.

– Ты извини, что так вышло, – виновато произнесла Лиска. – Это соседка наша, тётя Клава. Понимаешь, она психически больная, шизофрения у неё, она и в психбольнице время от времени лежит. Так-то, когда её отпускает, она бабка ничего, даже добрая. И мама моя к ней очень хорошо относится, она же с детства тётю Клаву знает, всегда тут жили. И мамина мама, то есть бабушка Наташа, с тётей Клавой дружила, и пирогами тётя Клава всегда нас угощает… у неё восхитительные пироги! И раньше она вообще почти нормальная была, а обострения пошли, когда её муж умер, дядя Вова, я тогда в четвёртом классе была. Мы с мамой в том году её даже в больнице навещали, еды ей всякой приносили. А вот сейчас, видишь, у неё опять обострилось, опять бред понесла. Ты не обижайся, на больных не обижаются.

– Да я и не обижаюсь! – честно соврал Саня. – А что она вдруг с полоборота выключилась и к себе смылась?

– Моя работа, – призналась Лиска. – Мозги ей погладила, она на короткое время стала как раньше… ну, то есть, как в лучшие свои моменты. К сожалению, волшебством её вылечить нельзя, ты ж знаешь, тебе говорили. Но по крайней мере, хоть сейчас чтоб не орала.

– А как же правило номер два? – Саня не хотел подкалывать Лиску, просто само вырвалось. – Получается, что ты для себя силу применила.

– Вот же дурак! – возмутилась Лягушкина. – Не для себя, а для тебя! Ты бы в зеркало посмотрелся, когда она орала! Щёки красные, глаза страдающие! То есть ты у нас получаешься несчастный страдающий ребёнок, тебя защищать нужно! Всё в порядке с правилами!

Саня совсем уж было собрался обидеться: какой он ей ребёночек? Сама, между прочим, на полтора месяца младше! Но всё-таки решил не обижаться – ей и без того сейчас неловко.

Нет, конечно, теперь он понимал: с бабкой и впрямь не стоило применять жёсткие средства. Бабкам, даже злым и психованным, волшебных пинков не дают… их жалко всё-таки. Но вот пьяные отморозки – другое дело, они вполне заслуживают. И Дима, кстати, полностью бы с ним согласился.

На сей раз его одиночество кончилось – вернулась с дачи бабушка и делала в кухне три дела сразу: варила борщ, смотрела сериал (тот самый, на который подсела Санина мама, про богатую и столь же несчастную девушку Анну) и разговаривала по телефону с подругой. Поэтому Дима, оценив обстановку, решил, что можно и без чая обойтись.

В комнате он указал Сане на диван, а сам устроился в компьютерном кресле – в нём можно было крутиться, как в парке на аттракционе.

– Вот ты как думаешь? – начал Саня. – Волшебные пинки это хорошо или плохо? Мы вчера с Лиской поспорили.

– А с чего вдруг? – тут же вскинулся Дима. – Ты решил с каким-то уродом разобраться и побежал к ней советоваться? Почему не сразу ко мне?

– Нет, – отмахнулся Саня, – просто так болтали. Ну, я рассказал, как мы Ромку от отчима защищали, а она меня Булгаковым бить стала… в смысле, книжкой… то есть не самой книжкой, конечно, а цитатой оттуда, про то, что никого нельзя бить.

И он пересказал Диме весь их с Лиской разговор… ну, конечно, не весь, а только то, что можно. То есть – без отправленных в озеро лягушек, наказанных волшебными пинками семибэшников и тех обещаний, что взяла с него Лиза.

Дима слушал его молча, сидел в кресле, поджав ноги по-турецки, и более всего напоминал бронзовую статуэтку, работу неизвестного мастера. Такие на недавних каникулах Саня видел в Пушкинском музее, куда его решительно затащила мама. «Безобразие! – внушала она. – Переехать в Москву, в центр русской культуры, и киснуть в окраинном районе! Нет уж, родной, придётся тебе наращивать интеллигентность!»

– Знаешь, как это всё называется? – изрёк Дима, дослушав до конца. – Это называется «непротивление злу силой». Учение Льва Толстого. Мне отец рассказывал, он когда студентом был, как-то сильно проникся… потом уже понял что к чему. Ну и я в инете почитал немного про это. Короче, профессор Преображенский из «Собачьего сердца» – типичный такой толстовец. Типа мы такие добрые, такие гуманные, мы мухи не обидим… и волка тоже не обидим, даже если он жрать нас будет. Зато все увидят, какие мы героические герои! А что волк не только нас сожрёт, но и кучу всякого народа, это плевать. Вот как оно на самом деле, Санёк!

– Но ведь Толстой – он же, наверное, не совсем дурак был, – возразил Саня. – Столько книжек, великий писатель, в школе проходят… Наверное, он тоже был в чём-то прав. Вот гляди, – вспомнил он Лискины слова, – ты этого Александра Григорьевича придушил ремнём, а он что, разве понял, за что его душат? Он просто испугался очень, но ему ведь всё равно Ромку жалко не стало, и как только у него страх пройдёт, он опять его лупить будет. Может, лучше бы ты ему мозги погладил?

– Не лучше! – повернулся к нему Дима. – Чего там гладить, у него все мозги пропиты давно! Такие гориллы только страх понимают. И вовсе не обязательно ему умом понимать, что Ромку не надо ремнём. Пускай просто у него возникнет условный рефлекс. Взял ремень – стало страшно. Замахнулся – стало больно. Ударил – стало совсем больно. Дрессировка такая, как в цирке, понимаешь? Я сколько надо раз туда буду приходить и его пугать. Да особо много и не придётся, раза с пятого-шестого у него в голове шарики сцепятся с роликами, будет бояться и близко подходить к Ромке. Понимаешь, с людьми нужно по-человечески, им можно и мозги погладить… а с уродами нечего гуманизмом баловаться. И вообще, знаешь, есть такая пословица – «Волкодав – прав, людоед – нет». Вот мы с тобой волкодавы, а он людоед. И поэтому нам можно его ремнём, а ему – нельзя.