Книга Убийство в теологическом колледже - Филлис Дороти Джеймс

– Искать правду – твоя работа. Хотя всей правды все равно не отыщешь. Разве такое вообще возможно? Ты очень умный человек, но то, что ты делаешь, не заканчивается правосудием. Есть правосудие людское. А есть правосудие божественное.

– Я осознаю пределы своих возможностей, отец, – сказал Дэлглиш. – Мои амбиции ограничиваются людским правосудием. И даже оно не в моей власти. Я всего лишь должен арестовать подозреваемого. Присяжные решают, виновен или нет, судья выносит приговор.

– И что, в результате свершается правосудие?

– Не всегда. Наверное, даже не часто. Но в столь несовершенном мире это, возможно, лучшее, на что можно рассчитывать.

– Я не отрицаю значимость правды, – сказал отец Мартин. – Да и как можно? Я просто говорю, что поиски правды могут быть опасны, как опасна может быть сама правда. Вот ты предлагаешь исследовать папирус и установить истину с помощью радиоуглеродного метода. Но спор на этом не закончится. Одни станут утверждать, что папирус настолько убедителен, что может быть копией более раннего подлинника. А другие просто не поверят специалистам. Впереди нас будут ждать годы провокационной полемики. В папирусе всегда будет нечто таинственное. Зачем создавать еще одну Туринскую плащаницу?

Дэлглиша мучил один вопрос, который он все не решался задать, осознавая его дерзость, а также то, что ответ он получит честный, но, возможно, болезненный.

– Отец, если бы папирус изучили и с большой долей вероятности установили, что документ подлинный, это как-то повлияло бы на вашу веру?

– Сын мой, – улыбаясь, ответил отец Мартин, – разве тот, кто ежечасно получает подтверждение того, что Христос поистине существует, должен переживать, что случилось с земными костями?

В это же время отец Себастьян попросил Эмму зайти к нему в кабинет. Усадив ее в кресло, он сказал:

– Подозреваю, что вы хотите как можно скорее вернуться в Кембридж. Я поговорил с мистером Дэлглишем, и он не возражает. Как я понимаю, в настоящее время у него нет полномочий удерживать здесь тех, кто желает уехать, при условии, что у полиции есть их координаты. Священники и студенты, естественно, остаются в колледже. По-другому и быть не может.

Недовольство, граничащее с возмущением, заставило Эмму ответить резче, чем она намеревалась.

– То есть вы с мистером Дэлглишем обсуждали, что мне следует или не следует делать? Отец, мне кажется, такие вопросы должны решаться между нами.

Отец Себастьян на секунду склонил голову, а потом посмотрел девушке в глаза:

– Я прошу прощения, Эмма. Я выразился бестакт-но. Все не совсем так. Я предположил, что вы захотите уехать.

– Но почему? Почему вы так решили?

– Дитя мое, убийца среди нас. Нужно смотреть правде в глаза. Мне было бы легче, если бы вас здесь не было. Я знаю, нет причин предполагать, что кто-либо из нас находится в опасности, но сейчас у нас неспокойно, и это неподходящее место и для вас, и для всех.

– Но это не означает, что я хочу уехать. – Голос Эммы прозвучал уже мягче. – Вы говорили, что колледж должен продолжать обычную жизнь как можно дольше. Я думала, что останусь и проведу три семинара. Не понимаю, при чем здесь полиция.

– Полиция тут ни при чем, Эмма. Я обратился к Дэлглишу, потому что понял: нам с вами все равно придется поговорить, а до того стоит выяснить, позволительно ли кому-то из нас вообще уезжать. Иначе бессмысленно было бы обсуждать ваши желания. Простите мою нетактичность. Мы все в некоторой степени заложники своего воспитания. Боюсь, я инстинктивно пытаюсь запихнуть всех женщин и детей в спасательную шлюпку. – Он улыбнулся и добавил: – На эту привычку все время жаловалась моя жена.

– А как же миссис Пилбим и Карен Сертис? – поинтересовалась Эмма. – Они тоже уезжают?

Он помедлил и страдальчески улыбнулся.

– Ну же, отец, – Эмма даже смогла рассмеяться, – вы же не хотите сказать, что с ними все будет в порядке, потому что у них есть мужчины, которые их защитят!

– Нет, я не собираюсь усугублять свой проступок. Мисс Сертис сообщила полиции, что намеревается остаться с братом, пока не арестуют подозреваемого. Вероятно, она пробудет здесь какое-то время. И мне кажется, что в данном случае защитником выступит она. Миссис Пилбим я предложил съездить в гости к одному из своих женатых сыновей, на что она сурово поинтересовалась, кто в таком случае будет готовить еду.

Эмму смутила неприятная мысль.

– Простите мою резкость, наверное, я вела себя как эгоистка, – сказала она. – Если вам будет спокойнее – если будет спокойнее всем, – тогда, конечно, я уеду. Я не хотела доставлять неудобства или прибавлять вам забот. Я просто думала о том, что хочу сама.

– В таком случае оставайтесь, прошу вас. Ваше присутствие, особенно в последующие три дня, может, и прибавит мне забот, но оно, безусловно, успокоит и ободрит нас. Вы всегда положительно на нас влияли, Эмма. Вы и сейчас нам нужны.

Они снова встретились взглядами, и девушка без всякого сомнения прочла в глазах священника дружелюбие и облегчение. Эмма опустила веки, понимая, что в ее взгляде директор мог распознать менее приятную эмоцию – жалость. Он уже не молод, подумала она, и вся ситуация для него ужасна; возможно, это конец всему, над чем он работал и что любил.

17

Обед в колледже Святого Ансельма проходил несколько проще, чем ужин, и состоял обычно из супа, нескольких салатов, холодного мяса и какого-нибудь вегетарианского горячего блюда. Как и во время ужина, все по большей части ели молча.

Но сегодня возможность молчать лишь обрадовала Эмму; как ей показалось, это обрадовало и всех присутствовавших.

Когда все собирались вместе, молчание казалось единственно возможной реакцией на случившееся, ведь гротескный ужас этой трагедии был столь же неописуем в словах, сколь и недоступен пониманию.

Молчание в Святом Ансельме всегда было не просто отсутствием речи, а благословением, и теперь оно придало трапезе легкий оттенок нормальности. Конечно, съели не много и даже супницы отставили в сторонку наполовину полными, а бледная миссис Пилбим ходила между собравшимися словно механическая кукла.

Эмма хотела вернуться к себе в комнаты и поработать, но поняла, что сосредоточиться ей не под силу. Повинуясь необъяснимому вначале порыву, она решила проверить, нет ли Джорджа Грегори в коттедже Святого Луки. Она не всегда заставала его во время своих визитов, но когда это удавалось, они с удовольствием общались, при этом никогда не переступая границ. Сейчас ей нужно было поговорить с тем, кто не принадлежал к колледжу; с тем, с кем не нужно было взвешивать каждое слово. Ей стало бы легче, если бы она смогла обсудить убийство с человеком, который, по всей вероятности, считает произошедшее не личной трагедией, а загадочным событием.

Грегори оказался дома. Дверь в коттедж Святого Луки была нараспашку, и еще на подступах она услышала, что хозяин наслаждается Генделем. Она узнала запись – у нее была такая же, – контртенор Джеймс Боумэн исполнял арию из оперы Генделя «Ксеркс». Изысканной красоты и чистоты голос разносился над мысом. Она подождала, пока закончится музыка, но не успела поднять руку, чтобы постучать, как Грегори уже крикнул «входи». Через кабинет, в котором аккуратно были расставлены книги, она прошла в застекленную пристройку. Хозяин пил кофе, и богатый аромат наполнял всю комнату. В колледже она не стала дожидаться кофе, но когда Грегори предложил принести вторую чашку, не отказалась. Он придвинул маленький столик к плетеному креслу, девушка села, откинулась и неожиданно почувствовала, что сделала правильный выбор.