Книга Эхобой - Мэтт Хейг

Не думаю, что он когда-нибудь испытывал смущение или знал, что значит переживать из-за того, как выглядит твое тело, но он отвернулся.

Я разделась.

— Ты справишься, — сказал Дэниел, глядя на стоящий в отдалении рабочий стол.

— Если что-то пойдет не так, стучи что есть силы… У тебя все получится. Все будет в порядке, — это были последние слова Розеллы перед тем, как я вошла внутрь.

ГЛАВА 5

Дверь захлопнулась автоматически. Я была заперта в сосуде, прохладная жидкость постепенно поднималась, и меня охватила паника. Они не могли меня видеть. Что, если они меня не услышат? У этих сосудов, должно быть, хорошая звукоизоляция.

Жидкость поднималась. Выше, выше, выше. Она покрыла ступни, талию, шею. По коже побежали мурашки. Я попыталась замедлить дыхание, вспоминая мамины уроки по йоге.

— Чтобы задержать дыхание, нужно остановить мысли, — однажды сказала она. — Замедли их ход. Твое сознание всегда слишком активно, внимание перескакивает с одного на другое, порхает, как бабочка. Ты должна научиться его останавливать.

Я сделала последний вдох, чувствуя, как жидкость дошла до подбородка и губ. А потом закрыла глаза и задержала дыхание.

Я увидела папу и маму. Вспомнила, как они брали меня в Париж в субботу по утрам. Папа проплывал весь бассейн под водой. «Думаю, в прошлой жизни я был рыбой», — говорил он.

Прошлая жизнь.

А потом я вспомнила, чему он учил меня. Он знал, что я боюсь погружаться с головой, и пытался помочь мне победить этот страх.

— Чтобы сделать это, нужно отключить мысли… Чтобы сделать это, не нужно очень сильно стараться. Просто представь, что ты — ничто. Просто еще одна естественная часть бассейна.

Сколько времени уже прошло?

На этот вопрос было трудно ответить. Казалось, что прошло уже минут десять. Но, наверное, это была всего минута. Но в то мгновение, когда я уже думала, что легкие вот-вот взорвутся, и меня начало трясти от паники, случилось кое-что еще. Что-то твердое уперлось в мое плечо, и я почувствовала резкую, жгучую боль. Это была отметка о производителе. Почему Розелла не сказала мне, что отметку поставят здесь, в сосуде?

Боль была такой сильной, что я открыла рот, чтобы закричать. Я невольно сделала огромный глоток горькой минеральной жидкости и забарабанила руками по стенкам сосуда так сильно, как только могла, понимая, что у меня осталось не больше секунды.

А потом я умерла.

Вернее, подумала, что умерла.

Но иногда то, что мы считаем концом, — просто хорошо замаскированное начало.

И я очнулась. Я была голой. Правда, Розелла защитила меня от холода и смущения, накинув на меня одежду.

Губы Дэниела касались моих. А потом я выплюнула жидкость; она обожгла мне горло, когда выходила из легких. Он буквально вдохнул в меня жизнь. Физически я была слаба, но чувствовала огромную внутреннюю силу.

Я пробыла в сосуде достаточно долго, чтобы жидкость разгладила мою кожу.

— Все получилось, — сказал Дэниел.

— Прости, — сказала Розелла. — Как твое плечо?

— В порядке, — соврала я. Плечо горело адским пламенем.

Она выглядела обеспокоенной. Я подумала, что это из-за моего плеча, но это было не так.

— Время! Скоро он будет здесь. Или его Эхо. Почему они до сих сюда не добрались?

Вдруг мы услышали что-то вроде глухих ударов. Но звук шел не снаружи.

Мы удивленно переглянулись.

Звук шел из сосуда.

ГЛАВА 6

В сосуде что-то стучит, — сказала я Розелле.

Она выглядела так, как будто ее ударили.

— Но это… невозможно. Они еще не получили «запальники»!

Дэниел был в замешательстве.

— Почему? Я тоже когда-то стучал в сосуде.

— Тогда все было по-другому.

— В сосуде прототипы Эхо? — спросил он.

— Да, для «Касл». Но я еще даже не начала их разработку, не вводила никакие данные. У них нет «запальников»; и я не собираюсь больше с ними возиться.

Дэниел с тревогой возразил:

— Но почему? Вряд ли он обрадуется, если ты не закончишь работу.

Розелла побледнела, но в ее глазах вспыхнул вызов.

— Теперь мне наплевать, обрадуется он или нет.

— Когда они должны быть готовы? — спросила я.

— К завтрашнему дню. Еще одна причина, по которой вы должны уехать как можно быстрее.

Дэниел заметно нервничал:

— Как ты ему все объяснишь?

— Я не буду ничего объяснять. Все кончено.

— Вы должны ехать с нами, — сказала я, застегивая рубашку.

Розелла как будто меня не слышала. Она подошла к столу, который был завален оборудованием. Взяла металлический цилиндр с медным наконечником и отпечатком в виде перевернутой «Э». Я сразу поняла, зачем он нужен.

Из сосуда снова донесся шум. Розелла выглядела встревоженной. Она прошептала что-то по-испански, а потом сказала:

— У нас почти не осталось времени, но я должна сделать тебе обезболивающий укол…

— Не нужно, — сказала я, понимая, что нам и правда надо спешить. — Я потерплю.

И я смогла выдержать. Она прижала прибор к моей коже и повернула наконечник. Я смотрела прямо в глаза Дэниела, а он — в мои. Было больно. Боль буквально вгрызалась в меня, но я могла ее вынести, потому что знала: это была цена свободы.

— Ну, вот и все…

Снова послышался шум. Мы подошли к сосуду, который, как и остальные, парил в тридцати сантиметрах над электромагнитной подставкой.

— Останьтесь тут, — сказала Розелла. — Я вниз, хочу кое-что проверить в компьютере.

И мы остались вдвоем с Дэниелом. Подошли к сосуду. У меня было такое чувство, что нужно что-то сказать:

— Прости.

— За что ты просишь прощения?

— За все. За то, что так себя вела, когда мы впервые встретились. Я была не права, считая, что все Эхо одинаковые.

Он улыбнулся.

— В большинстве случаев так и есть. Большинство Эхо будут делать то, что записано в их программе. Они не думают о том, что делают. Выполняют, что им прикажут, и все. Они никогда не узнают, что такое радость от книги или поцелуя, но и боль им неведома. Они безнравственны. Чтобы обрести нравственность, они должны испытать радость и боль. Они запрограммированы для совершения определенных действий, человек отдает им приказ, они называют его хозяином или господином и сделают для него все, что угодно. Даже убьют.