Книга Все схвачено - Дуровъ

– Если идеология слаба или вовсе никакая, то – да, – подхватил Премьер. – И тогда, как результат, на «чистом листе» непременно возникают новые мифы. Как правило, в отношении прошлого. Но, бывает, и в отношении настоящего.

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Очкарик.

– Вы сами об этом только что сказали. Диктатура пролетариата, опирающаяся на мощные системные институты: армия, силовые структуры, идеологические механизмы, партия. Миф внедряется в сознание людей сверху. Но разве у диктатуры буржуазии, опирающейся на ею же созданный аппарат принуждения, нет мифов? Да полно! И что, по-вашему, лучше, власть идеи или власть денег? Или что страшнее?

– Ничего не лучше. И то и другое по-своему страшно и по-своему хорошо. А у вас, я понимаю, второе?

– Увы. Или во здравие. Согласен с вами…

– Вы лично не можете сделать для себя выбор – что лучше?

– Выбор давно сделан. И не мной. Власть идеи оказалась нежизнеспособной. Практически во всем мире! Хотя идея-то вечная, тысячелетиями зажитая: свобода, равенство, братство… Но не вышло.

– А вы сожалеете? Все три понятия прекрасны. Ужасными их делают люди…

– Нет, не сожалею. Я – прагматик, я живу здесь и сейчас. Вернее, там и тогда. Хотя, как я понимаю, здесь и сейчас я, семнадцатилетний, готовлюсь к вступительным экзаменам на юрфак Универа.

– Вот как… Здесь, в Столице?

– В Северной Столице. А после Универа – Контора…

– Отличная школа жизни. Если жить, не предавая самого себя.

– Вы считаете это возможным в Конторе – не предавать?

– А у вас иное мнение?.. Контора многофункциональна и многолика. У разведки – одни функции, у контрразведки – другие, вы это, не исключаю, лучше меня знаете. Я в Конторе – три года, а вы, как я понимаю, всю свою жизнь. Скажите, вы кого-нибудь предавали? Я не о врагах…

– Считаю, что нет. По жизни. А по службе…

– Служба у вас, как я теперь понимаю, – это и есть жизнь. И у меня тоже. Вы чем в Конторе занимаетесь, если не секрет?

– В основном работал за границей. Легально. В стране, близкой нам политически… И никого никогда не предавал, даже повода не случилось.

– А кругом если не враги, то и не товарищи, так? Даже в близкой политически…

– Ну-у, я бы не был столь категоричен…

– А вы будьте! Друзей на Западе у нас нет и не будет… Вы знакомы с директивой Совбеза наших заокеанских друзей от сорок восьмого года? Давняя директива, верно, но что в принципе изменилось? Главная их цель – война с нами и свержение законной власти. На весь мир, не скрывая!..

Премьер усмехнулся.

– Я знаю. Учил. Времени много утекло… И как в анекдоте: ложки нашлись, а осадок остался… Вон, и в девяносто пятом, я помню, их Президент хвастался, что они сумели вывести из войны за мировое господство государство, составляющее им основную конкуренцию.

– То есть выполнили директиву Совбеза?

– В немалой степени – да. Сейчас мы сами свое целенаправленно и более-менее успешно наверстываем. Хотя и не без глупостей…

– Запомните: союзников у нас не было, нет и не будет. Мы слишком большие, нас много, мы им мешаем. И они нас переигрывают, переигрывают, а все равно боятся!

– У нас другое время и другие игры, товарищ Очкарик. Мы научились учиться, это уже много. И накопили кое-чего. Бизнесу научились, считать деньги – худо-бедно, дисциплине, ответственности. Учебу не оставляем…

– Хочется верить, – почему-то грустно сказал Очкарик. – Хорошо беседуем. Жить бы еще хорошо… Хотел бы я поглядеть на вашу страну, но не надо.

– Согласен, – ответил Премьер.

Замолчали.

Легат и Мужик слушали диалог Очкарика и Генерала, не вмешивались, Мужик за это время четвертую рюмку водки опорожнил, а рюмки у Очкарика вмещали солидно. Легат перешел на красное. И все время хотел встать и уйти: как будто он подслушивал – буквально! – чужой разговор, для свидетелей не предназначенный.

А они еще явно не закончили…

Мужик нагнулся к его уху:

– Тебе не кажется, что мы лишние? Пошли погуляем по травке… – и встал, не дожидаясь реакции.

Легат тоже встал. Неохотно. Ему хотелось послушать дальше. На что они выйдут в разговоре, поймут друг друга или сие понимание вообще невозможно… Хотя школа-то все равно едина… Но молодец Мужик, тактичный, блин, только раньше надо было сообразить.

– Мы здесь и – гуляем, – сообщил Мужик Очкарику.

То ли беседа увлекла, то ли вежливость и гостеприимство в этом доме превыше всего, но Очкарик даже головы не повернул, слушал Премьера. Только рукой махнул: идите, мол…

И они пошли. Бутылка водки в лапе Мужика. Бокал красного в руке Легата.

– Я тебя знаю, если Очкарик не врет, – сообщил Пахарь. – А он никогда не врет. Ты учился в школе с моим сыном. Только ты в «А», а он в «Б». Пахарь его зовут. Должен помнить…

– Я и своих-то, из «А», не всех помню. Я же в эти годы спортом занимался, как проклятый, педали крутил.

– Знаю! Как же! Гордость школы… Только Пахаря ты забыл, забыл, чемпион. А он тебя однажды спас. Можно сказать, от преждевременной смерти. Не так давно, кстати. Прошлой весной…

– Это когда это? – витиевато спросил Легат.

Он не помнил, чтоб его кто-то спасал от смерти.

– А когда вы всей шарагой к какой-то девице на день рождения приперлись, а ты на спор полез за окно, чтоб на нижний балкон спрыгнуть…

Не помнил Легат – хоть убей!

– А поподробнее можно?

– Он подъедет и сам расскажет.

Сюрреализм расцветал пышным цветом.

– Вы ему сказали, что сегодня я – не его, а ваш, мягко говоря, ровесник?

– Сказал. Мне же Очкарик тоже сказал. А почему «мягко говоря»? Тебе сейчас сколько?

– Пятьдесят семь в апреле стукнуло.

– А мне пятьдесят семь в сентябре будет. А Очкарик у нас самый молодой. Ему пятьдесят семь только в будущем году исполнится. И Полковник твой тоже – в нашей весовой категории. Так что все мы – ровесники. И за это надо выпить.

Выпили. За что за это?..

Тут Мужик посмотрел поверх головы Легата и буднично сообщил:

– А вот и сынок объявился. С прибытием! Хотел с однокашником познакомиться – так вот он…

А Легат резко обернулся и на автомате сказал:

– Только не пугайтесь сразу. Я действительно ваш однокашник, несмотря на возраст и внешний вид. Надо ли объяснять, почему я выгляжу, мягко говоря, старше вас?

Нельзя сказать, что подошедший сынок по имени, как знал Легат, Пахарь не был удивлен увиденным. Был. И еще как! Но все ж улыбнулся во все тридцать два белых зуба, на горных склонах не выбитых, и ответил: